Он так был занят этим делом, что не слыхал шагов на спиральной лестнице, которая вела в его келью, и только тогда, когда тюремные сторожа повернули в замочной скважине огромный ключ и дверь заскрипела на своих петлях, Риенцо поднял глаза, изумившись этому приходу не в обычный час. Дверь опять затворилась, и при бледном свете одинокой лампы он увидел фигуру, прислонившуюся, как бы для поддержки, к стене. Человек был закутан с головы до ног в длинный плащ, который, вместе с широкой шляпой, покрытой перьями, скрывал даже черты посетителя.
Риенцо смотрел на него долго и пристально. Он видел, что грудь незнакомца тяжело подымалась под плащом; громкие всхлипыванья говорили о рыданиях. Наконец, как бы сделав напряженное усилие, он бросился вперед и упал к ногам трибуна. Шляпа, длинный плащ упали на пол. Риенцо увидел лицо женщины, которая смотрела на него сквозь страстные и блистающие слезы; почувствовал руки женщины, которая обнимала его колени. Риенцо смотрел, безмолвен и неподвижен, как камень.
– Святые силы небесные! – прошептал он наконец. – Не испытания ли посылаете вы мне? Неужели это?.. Нет, нет – но говори.
– Возлюбленный, обожаемый! Неужели ты не узнаешь меня?
– Это она! Это она! – вскричал Риенцо порывисто. – Это моя Нина, моя жена, моя... – Голос прервался.
Наконец, когда они пришли в себя, когда первые прерывистые восклицания, первые бурные ласки любви кончились, Нина подняла голову от груди мужа и грустно посмотрела ему в лицо.
– О, что с тобой было с тех пор, как мы расстались, с того часа, когда, увлекаемый своим сердцем и прихотливой судьбой, ты оставил меня при императорском дворе и отправился искать венца, но нашел оковы! Ты здоров, мой Кола, мой господин? Твой пульс бьется скорее, чем прежде, лоб твой в морщинах. Ах! Скажи мне, что ты здоров!
– Здоров! – отвечал Риенцо машинально. – Мне кажется, да! Больной ум притупляет всякое чувство телесного страдания. Здоров – да! А ты, ты, по крайней мере, не переменилась, только красота твоя еще более расцвела.
– Я принесла тебе радостные вести. Завтра тебя выслушают. Суд исходатайствован. Ты будешь оправдан.
– А! Продолжай.
– Тебя выслушают, и ты оправдаешься!
– И Рим будет свободен! Великий Боже, благодарю тебя!
Трибун опустился на колени, и никогда его сердце, в самую чистую минуту его жизни, не изливало более пламенной и бескорыстной благодарности. Когда он встал, то, казалось, совершенно изменился. Его взгляд принял давнишнее выражение глубокой и спокойной повелительности. Величие показалось на его челе.
Нина смотрела на него с тем внимательным и преданным обожанием, которое расплавляло ее более суетные и жесткие качества в любящую нежность самой кроткой женщины.
– Да, Нина! – сказал Риенцо, обернувшись и встретив ее взгляд. – Душа моя говорит мне, что час мой близок. Если меня будут судить открыто, то не посмеют обвинить, если же оправдают, то не посмеют сделать ничего, кроме моего восстановления. Завтра, говоришь ты, завтра?
– Завтра, Риенцо; будь готов!
– Я готов к торжеству! Но скажи мне, какой счастливый случай привел тебя в Авиньон?
– Случай, Кола? – сказала Нина с нежным упреком. – Могла ли я, зная, что ты заключен в папской тюрьме, оставаться в праздной безопасности в Праге! Я легко достала деньги, отправилась во Флоренцию, переменила имя и приехала сюда составлять планы и замыслы, чтобы добиться для тебя свободы или умереть с тобой.
– Добрая Нина! Но в Авиньоне сила не уступает красоте без награды. Вспомни, есть смерть худшая, нежели прекращение жизни.
Нина побледнела.
– Не бойся, – сказала она тихим, но решительным голосом, – не бойся: люди не будут говорить, что Риенцо обязан свободой своей жене.
Послышался легкий стук в дверь. Нина в одну минуту надела плащ и шляпу.
– Скоро будет полночь, – сказал тюремщик, показавшись на пороге.
– Иду, – сказала Нина.
– А ты должен собраться с мыслями, – прошептала она Риенцо, – вооружись всем своим знаменитым умом. Увы! Мы опять расстаемся! Как замерло мое сердце!
Присутствие тюремщика смягчило горесть разлуки, сократив ее. Мнимый паж прижал губы к руке узника и вышел из комнаты.
Тюремщик, помедлив немного, положил на стол пергамент. Это был вызов трибуна в суд.
VI
ЧУТЬЕ НЕ ОБМАНЫВАЕТ. ДУХОВНИК И СОЛДАТ
Сходя с лестницы, Нина встретилась с Альваресом.
– Прекрасный паж, – сказал испанец весело, – ты сказал, что твое имя Виллани? Анджело Виллани, я, кажется, знаю твоего родственника. Удостой, молодой юноша, взойти в эту комнату и выпить ночной кубок за здоровье твоей госпожи; мне бы очень хотелось узнать вести о моих старых друзьях.
– В другое время, – отвечал мнимый Анджело, – теперь поздно, я спешу.
– Нет, – сказал испанец, – ты не отделаешься от меня так легко. – И он крепко схватил пажа за плечо.
– Пустите меня! – сказала Нина. – Тюремщик, отопри ворога, не то ты будешь отвечать.
– Как вспылил! – сказал Альварес, удивленный большим запасом достоинства в паже. – Полно, я не думал тебя обидеть. Могу я побывать у тебя завтра?
– Да, завтра, – отвечала Нина, стараясь поскорее отделаться от него.
– А между тем, – скачал Альварес, – я провожу тебя домой – мы можем поговорить дорогой.
Паж не отвечал, но пошел так скоро через узкую площадь между тюрьмой и домом синьоры Чезарини, что неповоротливый испанец почти задыхался; и, несмотря на все старания, Альварес не мог добиться от своего молчаливого товарища ни одного слова за всю дорогу до самых ворот. Там паж скрылся, без церемонии оставив его на улице.
Нисколько не обольщаясь предстоящим свиданием с Альборносом, испанец медленно воротился домой. Пользуясь предоставленным ему дозволением, он вошел в комнату кардинала несколько неожиданно и застал его в жарком разговоре с кавалером, длинные усы которого, закрученные вверх, и светлые латы под плащом показывали в нем военного человека. Довольный этой отсрочкой, Альварес поспешно удалился.
Однако же перерыв, сделанный приходом Альвареса, сократил разговор между Альборносом и его гостем. Последний встал.
– Кажется, – сказал он, – монсиньор кардинал, ваши слова подают мне надежду, что наши отношения будут приведены к счастливому заключению. Тысяча флоринов – и мой брат оставляет Витербо и бросает громовые стрелы Кампаньи в земли римлян. С вашей стороны...
– С моей стороны решено, – сказал кардинал, – что войско церкви не мешает движению армии вашего брата: между нами мир. Один воин понимает другого!
– А слово Жиля Альборноса ручается за верность кардинала, – отвечал кавалер с улыбкой.
– Вот моя правая рука, – отвечал Альборнос. Кавалер почтительно ее поцеловал, и его твердые шаги скоро послышались на лестнице.
– Победа! – вскричал Альборнос, размахивая руками, – победа, ты теперь в моих руках!
С этими словами он поспешно встал, положил свои бумаги в железный сундук и, отворив потайную дверь, вошел в комнату, которая была более похожа на монашескую келью, чем на жилище князя. Не требуя к себе Альвареса, кардинал разделся и через несколько минут уже спал.
VII
ВОКЛЮЗ И ЕГО GENIUS LOCI. ВОЗОБНОВЛЕНИЕ СТАРОГО ЗНАКОМСТВА
На следующий день, ровно в полдень, кавалер, которого мы видели в последней главе, медленно ехал на сильной норманнской лошади по извилистой зеленой и веселой дорожке, в нескольких милях от Авиньона. Наконец он очутился в дикой и романтической долине, где протекала быстрая река, имени которой стихи Петрарки дали такую славу. Прикрытая утесами и в этом месте извиваясь между зеленых берегов, усеянных множеством диких цветов и водорослей, текла кристальная Сорджия. Всадник находился в Воклюзской долине, и перед его глазами был сад и дом Петрарки.
Предаваясь совершенно другим размышлениям, нежели какие пробуждают воспоминания о Петрарке, кавалер продолжал свой путь.
Долина осталась далеко позади, и тропинка делалась все незаметнее, пока наконец она не окончилась лесом, сквозь сплетенные ветви которого весело пробивалось солнце. Наконец открылась обширная поляна, на которой возвышался крутой подъем горы, увенчанной развалинами старого замка. Путешественник сошел с лошади, повел ее на гору и, достигнув развалин, оставил ее в одной из комнат без кровли, заросших высокой травой и множеством дикого кустарника. Оттуда взобравшись с некоторым трудом по узкой лестнице, он очутился в небольшой комнате.