Другой причиной горя и печали для человека, который, в силу опасностей своего общественного положения, имел особенную нужду в поддержке и симпатии своих личных друзей, было то, что он растерял своих помощников за время вынужденного своего отсутствия. Некоторые из них умерли; другие, утомленные бурями общественной жизни и охлажденные в своей горячности мятежными революциями, которым подвергался Рим при» каждом усилии для улучшения своего состояния, удалились – кто совсем из города, кто же от всякого участия в политических делах. Трибун-сенатор таким образом был окружен незнакомыми лицами и новым поколением.
Таково было положение Риенцо, и однако же, – странно сказать, – он, по-видимому, был обожаем толпой; закон и свобода, жизнь и смерть были в его руках!
Из всех находившихся при нем людей, Анджело Виллани пользовался больше всего его благосклонностью. Этот молодой человек, сопровождавший Риенцо в его Продолжительное изгнание, сопутствовал ему также, по желанию его, в походе из Авиньона, во время пребывания сенатора в лагере Альборноса. Смышленость, откровенная и очевидная привязанность пажа делали сенатора слепым к недостаткам его характера, и Риенцо все более чувствовал к нему признательность. Ему приятно было сознавать, что возле него бьется верное сердце, и паж, возвышенный в звание его камергера, всегда был при нем и спал в его передней комнате.
В упомянутую ночь в Тиволи, удалясь в приготовленную ему комнату, сенатор сел у отворенного окна, из которого были видны, при свете звезд, колеблющиеся темные сосны на вершинах холмов. Склонив лицо на руку, Риенцо долго предавался мрачным размышлениям, а подняв глаза, увидел светло-голубые глаза Виллани, устремленные на него с тревожным сочувствием.
– Синьор нездоров? – спросил молодой камергер нерешительно.
– Нет, мой Анджело, но несколько не в духе. Мне кажется, воздух холоден для сентябрьской ночи.
– Анджело, – опять заговорил Риенцо, который уже приобрел беспокойное любопытство, составляющее принадлежность непрочной власти. – Не слыхал ли ты, что говорят люди о вероятности нашего успеха против Палестрины?
– Я слышал, как начальник немцев говорил, что крепость не будет взята.
– А что сказали начальники моего римского легиона?
– Монсиньор, они говорили, что боятся не столько поражения, сколько мщения баронов, в случае их успеха.
– Принеси мне мою библию.
С благоговением принеся Риенцо священную книгу, Анджело сказал:
– Как раз перед тем, как я оставил моих товарищей, пронесся слух, что синьор Адриан Колонна арестован своим родственником.
– Я тоже это слышал и верю этому, – сказал Риенцо. – Эти бароны заковали бы собственных детей в железо, если бы можно было ожидать, что их оковы могут заржаветь от недостатка добычи.
– Я желал бы, синьор, – сказал Виллани, – чтобы наши иностранцы имели других начальников, а не этих провансальцев.
– Почему? – спросил Риенцо отрывисто.
– Разве креатуры вождя Великой Компании были когда-нибудь верны человеку, предать которого полезно для жадности или честолюбия Монреаля? Разве не был он несколько месяцев назад правой рукой Иоанна ди Вико и не продал ли он свои услуги врагу Вико, кардиналу Альборносу? Эти воины меняют людей, как скотину.
– Монреаль действительно таков: опасный и страшный человек! Но, кажется, его братья люди более мелкого и непредприимчивого характера. Однако же, Анджело, ты тронул струну, которая в эту ночь не даст мне спать.
Утром, когда Риенцо сошел в комнату, где его ждали капитаны, он заметил, что лицо мессера Бреттоне все еще было мрачным. Аримбальдо, скрывшись в углублении окна, избежал его взгляда.
– Славное утро, господа, – сказал Риенцо. – Солнце улыбается нашему предприятию. Из Рима приехали гонцы, свежие войска прибудут к нам раньше полудня.
– Я радуюсь, сенатор, – отвечал Бреттоне, – что вы имеете утешительные известия, они сгладят неприятности, которые я сообщу вам. Солдаты громко ропщут: им не выдано жалованье, и я боюсь, что без денег они не пойдут в Палестрину.
– Как хотят, – возразил Риенцо небрежно, – они получили жалованье вперед. Если они требуют больше, то Колонна и Орсини могут сделать добавку. Берите ваших солдат, господин рыцарь, и прощайте.
Лицо Бреттоне помрачилось. Целью его было все больше и больше подчинять Риенцо своей власти, и он не хотел позволить ему увеличить свою славу взятием Палестрины.
– Этого не должно быть, – сказал брат Монреаля после смущенного молчания, – мы не можем оставить вас таким образом вашим врагам; правда, солдаты требуют жалованье...
– Они получили его, – сказал Риенцо. – Я знаю этих наемников, с ними постоянно одно и то же: бунт или деньги. Я обращусь к моим римлянам и восторжествую или паду с ними.
Едва были сказаны эти слова, как в дверях показался главный из старшин наемников.
– Сенатор, – сказал он с грубым подобострастием, – ваше приказание выступать было мне передано, я старался выстроить своих людей, но...
– Я знаю, что ты хочешь сказать, мой друг, – прервал Риенцо, махнув рукой: – Мессер Бреттоне скажет тебе мой ответ. В другой раз, господин капитан – поменьше фамильярности с сенатором Рима. Вы можете уйти.
Непредвиденный тон Риенцо, исполненный достоинства, остановил и смутил старшину; он взглянул на Бреттоне; тот дал ему знак удалиться, и он ушел.
– Что надо делать?
– Господин рыцарь, – отвечал Риенцо, – давайте поймем друг друга. Хотите вы мне служить или нет? Если хотите, то вы не равный мне, а подчиненный, и должны повиноваться, а не приказывать; если не хотите, то я заплачу вам мой долг и тогда, – свет довольно просторен для нас обоих.
– Мы обещали быть верными вам, – отвечал Бреттоне, – и это должно быть исполнено.
– Прежде чем я опять приму вашу верность, – сказал Риензи медленно, – одно предостережение: для открытого врага у меня есть меч, а для изменника, – помните это, – Рим имеет топор. Первого я не боюсь; ко второму не знаю пощады.
– Эти слова не должны произноситься между друзьями, – сказал Бреттоне, побледнев от сдерживаемого волнения.
– Друзьями? Значит, вы – мои друзья! Ваши руки! Так вы друзья и докажите это! Милый Аримбальдо, ты, подобно мне, книжный человек, ученый солдат. Помнишь ли ты в римской истории один случай, когда в казне недоставало денег для солдат. Консул созвал патрициев и сказал: мы, люди начальствующие и должностные, должны первые пополнить этот недостаток. Вы слушаете меня, друзья мои? – Патриции поняли намек. Они нашли денег, и армии было заплачено. Этот пример как раз для вас. Я сделал вас предводителями моего войска, Рим осыпал вас своими почестями. Вы покажете пример щедрости, и римляне таким образом поучатся у вас этому. Не смотрите на меня, друзья мои! Я читаю в вашей благородной душе и благодарю вас наперед. Вы пользуетесь почестями и должностями. У вас есть и деньги, заплатите наемникам, заплатите.
Если бы гром разразился у ног Бреттоне, то он не был бы ошеломлен сильнее, чем при этом простом внушении Риенцо. Он посмотрел на лицо сенатора и увидел улыбку, которой научился уж бояться, несмотря на свою смелость. Он почувствовал, что попал в яму, которую вырыл для другого. По лицу сенатора он видел, что отказать, значит объявить открытую войну, а время еще не созрело для этого.