Он собирался повнимательнее изучить все это в своем шатре, когда появился Андре с новостью, которая, как он надеялся, воодушевит кузена. Шовиньи сообщил, что у одного из пленных имеются сведения о короле Франции, и вскоре перепуганный юнец уже стоял на коленях перед Ричардом. Пленный молча смотрел снизу вверх на английского государя, пока Андре не произнес с нетерпением:
– Давай, расскажи королю то, что сказал нам!
Чтобы вытрясти из парня историю целиком, потребовалось время. Как выяснилось, на перекрестке Филипп свернул в сторону, заявив, что пожелал вознести молитвы в приходской церкви поблизости. Пока он скрывался в церкви, ничего не подозревающие враги проскакали мимо, не догадываясь, как близко он был.
Рыцари Ричарда насторожились – они ждали вспышки гнева. Король удивил всех, расхохотавшись – это был пусть мрачный, но все-таки смех.
– Идем, – сказал он Андре. – Давай-ка подышим воздухом.
Все остальные поняли, что приглашение относится только к кузену, и никто не последовал за Ричардом и Андре, когда те покинули шатер и пошли через лагерь. Ричард часто останавливался, шутя с солдатами, хвалил, говоря, что они ценнее добычи, которую он с ними разделит. Он нанес визит и в палатку, служившую временным госпиталем, приветствовал раненых и рад был видеть, что их не особенно много – большую часть жертв в тот день составляли французы. Потом он задержался, проверяя, что Фовель отдохнул, ухожен и сыт. Взяв у грума сушеное яблоко, король угостил буланого жеребца, заверил Фовеля, что он куда быстрее Сирокко, и в шутку сказал Андре, что не желает ревности между своими конями.
Андре изумляло хорошее настроение кузена – он считал, что Ричард придет в ярость, узнав, как близок был к захвату французского короля. Когда в ответ на вопрос об этом король лишь пожал плечами:
– Это еще не конец. Когда рассказ о том, как Филипп прятался в церкви, распространится, Капет станет посмешищем в своем собственном войске. А у меня еще будет шанс загнать этого лиса – теперь я намерен сделать это своей главной целью.
Ричард поколебался, бросив искоса взгляд на Андре:
– Правда в том, что у меня были еще кое-какие дела в этот день, нечто почти столь же важное, как захват короля Заячье Сердце. Я должен был доказать самому себе, что я все тот же человек, каким был, и мое заключение не оставило глубоких шрамов.
Андре нахмурился, обдумывая слова кузена:
– Но разве ты уже не доказал это победой при Ноттингеме, а потом при Лоше? Если ты и боялся смерти во время этих атак, то отлично это скрывал.
Ричард сожалел о своем порыве, ему нелегко было раскрывать душу даже перед Андре, понимавшим его лучше, чем кто-либо.
– Есть жребий и хуже смерти, – наконец сказал он.
Шовиньи выругал себя за то, что не понял раньше. Врываясь в те осажденные замки, Ричард мог получить смертельную рану. Но врываясь на полном скаку в сердце французской армии, он рисковал попасть в плен.
– Ну, тебе не о чем волноваться, кузен, – промолвил рыцарь. – Судя по увиденному мною сегодня, на поле боя ты так же безумен, как прежде.
Ричард усмехнулся:
– Я надеялся, что ты это скажешь.
Переглянувшись, они рассмеялись так радостно, что заулыбались и солдаты поблизости, довольные, что король так наслаждается их победой над французами.
Когда показались стены Пуатье, Ричард ощутил внутри растущее напряжение: его совсем не радовало предстоящее воссоединение с женой. Он набросился на сестру отчасти от того, что не мог объяснить, почему не хотел видеть Беренгуэлу, почему прошлая жизнь порой казалась ему такой далекой. Даже между ним и Джоанной появилась натянутость, которой не было прежде. Женщинам не понять унижения от полнейшего бессилия, поскольку мало кто из них когда-либо обладал властью. Даже его мать не понимала, почему он так стыдился, покорившись требованиям Генриха, что уж говорить о невинной душе, на которой он женился. Ричард быстро понял, что Беренгуэла видит его в золотом ореоле, не таким, какой он есть на самом деле. Однако ему нравилось ее преклонение, непоколебимая уверенность, что он намного могущественнее других мужчин, что победа всегда будет за ним. И теперь не хотел, чтобы в ее карих глазах отразилось его собственное глубоко укоренившееся разочарование.