По приказу капитана он должен был наладить, наконец-то, работу транспортатора, а кто-то или что-то помешало ему.
– Капитан, – начал он говорить и осекся, вспомнив слова Спока: «Мы никому не должны доверять на этом корабле. Вы видите психическое состояние заложников, Сибок способен проделать то же самое с любым членом экипажа».
«С любым?» – подумал Скотт, вглядываясь в глаза Ухуры. Ему было стыдно перед ней. И даже подумалось, что ему легче было бы заподозрить ее в любовной связи хотя бы с тем же Сибоком. И тут он, к своему огорчению, должен был признаться, что телепатический контакт сродни любовному акту. То же соединение, тот же экстаз, чем-то напоминающий любовный оргазм. И кто их знает, этих телепатов, может быть, все они – импотенты, и удовлетворяют свои потребности именно таким, лишь им доступным, образом?
Что-то неестественное было в блаженной улыбке Ухуры. Глядя ему в глаза, лаская его своим взглядом, она в то же самое время глядела и куда-то поверх него, видела что-то помимо него. Раздумывать не приходилось, и он, протяжно простонав, приложил руку к виску, болезненно сморщился.
Ухура тревожно наклонилась над ним, приложила свою горячую ладонь к его холодному лбу, обеспокоенно спросила:
– Что с тобой? Опять голова болит?
– Очень, – с трудом проговорил Скотт, все больше входя в роль. – И меня мучает какой-то кошмар. Сон – не сон, а какое-то видение, бред, будто какой-то сумасшедший захватил наш корабль, и ведет его к гибели.
Ухура тихонько рассмеялась, и у Скотта пробежали мурашки по всему телу – таким смехом смеются одурманенные наркотиками или безобидные дурачки. Ее рука блаженно-успокаивающе гладила его, а слова были приторно-сладкими:
– Дорогой мой, милый Скотти, поверь мне, он – не сумасшедший и ведет наш корабль курсом спасения.
– Не сумасшедший? – подыграл ей Скотт так, что захотел врезать сам себе по морде.
Но Ухура не замечала фальши, она жила в своем блаженном мире и всякое слово принимала за откровение.
– Конечно, нет, Скотти! С чего ты это взял? Сибок – удивительный, ни на кого не похожий. Он помог и мне, и Зулу, и Чехову найти реальный, а не надуманный смысл нашей жизни. – Она ласково гладила его небритую щеку, в ее взгляде светилась такая любовь, что Скотту вновь стало стыдно: он пользуется ее помешательством и выведывает у больной нужные ему сведения. Но иного пути не было.
Краснея от стыда и от сознания, что время слишком дорого, он приступил к объяснению – Ухура… мне надо… понимаешь, я должен срочно наладить работу транспортатора… позволь мне уйти.
Она разочарованно вздохнула, отстранилась от него и сказала:
– Да, я понимаю тебя. У тебя много работы. Но я так много хотела тебе сказать, объяснить.
– Я тебя понимаю, Ухура, – бессовестно лгал Скотт, все больше и больше ненавидя себя и стараясь поскорее выйти из дурацкого положения. – Я тебя понимаю и обязательно выслушаю, но сейчас у меня нет времени – я должен работать.
– Надеюсь, ты ненадолго уходишь? – спросила она таким голосом, что Скотту захотелось завыть нудным волчьим воем, и чуть ли не бегом он рванулся к выходу.
Но Сибок, сопровождаемый двумя телохранителями, заступил ему дорогу.
– Мистер Скотт, – с напускной доброжелательностью поинтересовался вулканец. – Куда вы так спешите?
Не останавливаясь, как будто перед ним было пустое место, Сибок надвигался вперед, а Скотт отступал шаг за шагом, видя в нем какую-то зловещую силу, не имеющую ничего общего с тем, что привык делать Скотт, – это была сила разрушения, а не созидания.
За Скотта ответила Ухура:
– Он хочет запустить в работу транспортатор. – Голос ее звучал радостно, но в сознании Скотта он отдавался как похоронный звон.
– Ведь он нам понадобится, когда мы доберемся туда, куда…
– Понятно, – прервал ее Сибок и сложил руки на груди, что до смешного напомнило Скотту глубокомысленный жест Спока. – Работа очень интересная, и как мне кажется, имеет некоторое отношение к тому факту, что капитан и двое его друзей сбежали из камеры для арестованных. Вам известно об этом, мистер Скотт? – отбросил всякую околичность вулканец.
– Конечно, известно, – пренебрежительно ответил Скотт.
– Я так и предполагал, – дружественно кивнул головой Сибок и многозначительно взглянул на Ухуру, которая поняла его без слов.
Проходя мимо Скотта, она коснулась рукой его запястья и ласково проворковала:
– Верь ему, Скотти, и ничего не бойся. Ты все поймешь и будешь с нами. – Дверь лазарета распахнулась, и Ухура вместе с телохранителями вышла вон.
Скотт проводил ее снисходительной улыбкой, а когда Сибок сделал шаг, подходя к нему, он не отступил и спросил:
– Ты что, хочешь превратить меня в зомби, как и ее?
Сибок снисходительно улыбнулся и ответил:
– Разве она похожа на зомби? Она просто освободилась от боли, и разве ты видел ее когда-нибудь более счастливой?
– Я не хочу такого счастья, и у меня нет боли, от которой я хотел бы освободиться. А если кому-то из нас и нужна помощь психиатра, так это тебе, а не мне…
Он замолчал, смущенный тем, что наговорил гадостей в сущности незнакомому человеку и что даже такой незначительный проступок опровергает его слова о том, что у него нет боли… Но если даже это и так, то какое отношение к его боли может иметь этот вулканец? Кто дал ему право вмешиваться в чужую жизнь, в чужую душу?..
Но тут мысли его смешались, а лицо вулканца потеряло индивидуальные черты, разрослось до невиданных размеров, вышло из поля зрения, оставив вместо себя светлое пятно неопределенного цвета, от вида которого Скотта охватила паника. Пятно приблизилось вплотную к глазам Скотта, закрывая от него что-то важное, что ему надо было увидеть. В бессильной ярости он попытался оттолкнуть от себя пятно и увидел на нем отпечатанной свою ладонь. Отпечаток был кровавым. А кровь на его ладони была кровью Питера Престона – любимого племянника Скотта.
И наконец-то он увидел, что пятно вовсе не бесцветное, а матово-белое – цвет стекла в двери лазарета, в котором лежал его племянник.
Доктор Маккой сделал все, что мог, но перед смертью он был бессилен. А смерть пришла на «Энтерпрайз», когда его обстрелял «Рилаент», пиратствующий под командованием Кхан Нуниан Сайха. В результате обстрела пострадал инженерный отсек, в котором нес вахту четырнадцатилетний курсант Питер Престон. Он не покинул вахту, не ушел со своего поста, ввел в действие дополнительные мощности и спас «Энтерпрайз» и от повторной атаки, и от полного разрушения.
Но сам умирал. И Скотт не мог видеть его предсмертной агонии. Он только что отошел от его койки, уперся лбом в стекло двери, не решаясь покинуть лазарет, оглянуться назад, – он слишком любил Питера, и слишком неожиданными были слова доктора: «Отравление фреоном. Смертельная доза», – чтобы устоять на ногах. Доктор еще что-то говорил, но Скотт не слышал его – он умирал вместе со своим племянником.
Какой жестокой и несправедливой была смерть. Из всего экипажа она выбрала самого юного, самого талантливого и самого дисциплинированного. Питер не покинул пост, не попытался воспользоваться средствами защиты – они были под рукой – чтобы не терять ни секунды драгоценного времени, и умирал на глазах беспомощного доктора Маккоя, в присутствии своего дяди Монтгомери Скотта, который всегда безбожно муштровал племянника, не давая ему поблажки, не показывая, как он любит его.
И перегнул палку. Вымуштрованный Питер действовал, как автомат, помня только службу, совсем забыв о себе. И перед его смертью Скотт не может поговорить с ним, объясниться.
В палату вошел Кирк, остановился над койкой умирающего, не говоря ни слова. Склонил голову, застыл, как в почетном карауле.
Неожиданно Питер открыл глаза, долго всматривался в неподвижного Кирка и, так и не узнав его, с трудом прохрипел:
– Мистер Скотт…
Кирк, не задумываясь, наклонился ближе, не отрывая взгляда от пузырящейся кровавой пены на губах умирающего, от двух тонких красных ручейков, вытекающих из носа: