Кристоф с облегчением уловил фразу Ханса, что «ликвидаторы» не атаковали Адмиралтейскую, однако его секундная радость немедленно испарилась, когда он перевел взгляд на лицо Дмитрия. Лесков был бледен, как полотно, и, наверное, впервые Шульц отчетливо различил в его глазах ужас. Привычная маска превосходства, которую этот русский обожал нацеплять при каждом удобном случае, наконец раскрошилась, обнажая его истинные эмоции. В этот момент он показался Кристофу настолько уязвимым, что немец невольно ужаснулся тому, насколько молодому и неопытному человеку русские доверили свою судьбу.
Но мысли Лескова были заняты не судьбами людей, не «ликвидаторами» и даже не телепортом. Его мир сузился до нескольких имен, которые являлись для него самыми важными. В какой-то момент Дмитрий не выдержал и, прервав Ханса, попросил его разыскать местонахождение Эрики Воронцовой. Хотя вряд ли это можно было назвать просьбой. В то мгновение глаза Барона окрасились медным, и «энергетик», подавшись его воле, равнодушно произнес то, что любой нормальный человек не посмел бы заявить подобным тоном.
— Она мертва, — сухо произнес Ханс, глядя Лескову прямо в глаза. — В лабораторном секторе произошел взрыв, и ее завалило. Она погибла одной из первых.
Ханс говорил тихо, но эти слова стали для Дмитрия сродни раскату грома. Лесков невольно отшатнулся, и в его глазах отчетливо отразилось недоверие. Как в то страшное утро, когда Иван сообщил ему о гибели Олега, а он, Дима, с мольбой ждал, когда друг наконец признается, что разыграл его. Слова Ханса казались какой-то жестокой насмешкой. Эрика попросту не могла погибнуть — она не была солдатом, защищавшим станцию, не была какой-то важной правительственной фигурой. Всего лишь хрупкая девушка, которую Дима любил и которую поклялся оберегать.
Но Ханс не мог ошибаться. Этот «энергетик» считывал информацию лучше самого Вайнштейна, и недоверие в сердце Лескова быстро сменилось оглушительной пустотой. Из него словно вырвали частицу чего-то светлого, что прежде заставляло его подниматься с постели и бороться дальше. В груди не осталось ничего, кроме зияющей бездной дыры. Его город пал, забрав с собой последнюю надежду на победу и самого близкого человека, без которого эта самая победа больше не имела значения.
— Дмитри, Ханс не может знать на сто процентов, — Кристоф все же не выдержал и попытался прервать эту страшную паузу. Пускай он и Лесков не всегда ладили, но видеть Дмитрия в таком состоянии, Шульц уж точно не хотел. Однако дослушивать русский уже не стал. Все еще оглушенный жутким известием, он уже не осмелился узнать участь остальных своих друзей. Ему нужно было немного времени, чтобы пережить услышанное. Хотя бы длиной в этот коридор.
— Я же говорил, что в ближайшее время атакуют Санкт-Петербург, — тихо произнес Жак, не сводя встревоженного взгляда с тела Марка. — Говорил же, что спокойнее оставаться в уже «вычищенном» Париже…
— Заткнись, — грубо прервал его Матэо. — Ханс…
В этот момент его голос предательски дрогнул. Все то время, пока он слушал разговор «энергетика» с Лесковым, испанца не покидала мысль о Веронике. Именно он, Матэо, притащил девушку за собой в Петербург в надежде, что отсюда ему будет проще поквитаться с «процветающими» за убийство его семьи. Но вместо долгожданной мести мужчина вдруг осознал, что скорее всего утратил последнего близкого ему человека.
— Ханс, — испанец снова повторил имя немца, после чего, набравшись мужества, задал волнующий его вопрос.
— Я чувствую ее присутствие, — неуверенно отозвался парень, прислушиваясь к энергетике девушки. — Она успела спрятаться. На ней был лихтин…
— Да! — воскликнул испанец. — Да, всё верно! На ней действительно был лихтин! Я велел ей не снимать костюм, чтобы в случае чего не пришлось тратить время на переодевания. Ты… ты, главное, скажи мне, что она в порядке. Где я могу найти ее?
— Я… не чувствую энергетики боли… Только страх… Она очень напугана. Сейчас она снаружи, вместе с остальными выжившими… Когда «ликвидаторы» пришли зачищать здание, она успела спрятаться и не двигалась до тех пор, пока звуки войны не утихли.
— Gracias a Dios! — с облегчением вырвалось у Матэо. Его ладонь непроизвольно накрыла зону между ключицами, где под лихтином покоился крест, после чего, больше не проронив ни слова, мужчина оставил своих спутников. Он знал, что там, снаружи, творится безумие, порожденное войной, и надо быть последним мерзавцем, чтобы в такой момент чувствовать себя счастливым. И все же он не мог противиться охватившим его чувствам: мысль о том, что Вероника жива, грела его гораздо сильнее, чем все его деньги, нажитые под прозвищем Фалько.