— Дим, я правда…
Но Дмитрий лишь едва заметно кивнул, после чего поспешил уйти с площади. Люди все еще пытались обратиться к нему, но, видя, что Лесков не реагирует, беспомощно отступали. Вскоре он скрылся в правительственном здании и заперся в своем кабинете. Здесь, в этих четырех стенах, не было ни разрухи, ни убитых, ни уничтоженных надежд — только собственная боль, которую Дмитрий никому не желал демонстрировать.
Пройдя к одному из шкафчиков, мужчина открыл дверцу и извлек на свет несколько бутылок дорогого коньяка, принесенных с поверхности. Он хотел приберечь их для празднования Нового Года — единственный вечер, который они все желали провести так, словно не было никакой войны. Но теперь это уже не имело значения…
Отпевание погибших состоялось спустя несколько дней. Тогда Дмитрий увидел свою супругу в последний раз: ее тело было обернуто белой простыней, и могло показаться, будто Эрика спит, если бы не кровавые раны, темневшие на ее бледном фарфоровом лице. С молитвой священника Лесков наконец-то по-настоящему осознал, что его жены больше нет, как не будет его так и не родившегося ребенка. Новая волна боли обрушилась на него с такой силой, что Дмитрий почувствовал, как на его глаза наворачиваются слезы.
Все это время рядом с ним находились Иван, Рома и Георгий. Последние двое были ранены, однако, желая поддержать друга, они все же захотели присутствовать на службе. Остальные друзья Лескова держались чуть поодаль. Катя не посмела приблизиться к Дмитрию в день похорон на глазах у сплетников, которые прежде зубоскалили по поводу якобы ветвистых рогов Воронцовой. Сейчас вся эта грязь казалась Беловой особенно омерзительной. С тех пор, как Дима начал встречаться с Эрикой, он ни разу не давал повода для ревности или косых взглядов. Лишь краски, подаренные ей в день рождения, подбросили «дров» в огонь, казалось бы, уже подостывших слухов.
Раненый Вайнштейн тоже присутствовал на отпевании. Выглядел он не лучше Лескова: бледный, заросший щетиной, с несвежими волосами и такими же пустыми глазами. Как и Дмитрий, он любил Эрику, но скорее, как сестру или близкую подругу. Возможно, если бы не ее сложный характер, Альберт даже увлекся бы этой девушкой, но быстро понял, что они вряд ли смогут ужиться, поэтому без сожалений уступил ее Дмитрию. Эти двое тоже энергетически не совпадали, но между ними была какая-то химия, которую Вайнштейн заметил и конечно же одобрил. Теперь же Альберт считал себя едва ли не виноватым. Он ненавидел себя за то, что не ощутил присутствия вражеских машин раньше, и даже, находясь относительно недалеко от Эрики, не сумел спасти ее. Когда он добрался до взорванного лабораторного сектора, было уже поздно.
Неподалеку от Альберта стояла Оксана. Часть ее лица скрывала ткань, впитавшая в себя кровь в виде характерной бордовой полосы, но, казалось, полученный шрам сейчас приставлялся ей таким же незначительным, как физическая боль, которую он вызывал. Куда больнее было видеть тела погибших друзей, к которым Оксана уже успела привязаться. Среди них был и главврач госпиталя, с которым девушка была знакома еще с прежних времен. И Александр Волков, которого ценили и уважали, как руководителя. Была и Оленька, юная наивная девушка, которая так раздражала Эрику.
Неподалеку лежали тела отца и сына Зильберманов. Вечно хмурое лицо старика Рудольфа наконец разгладилось и теперь выглядело умиротворенным. Рядом находились весельчак Ким, у которого всегда можно было найти что-то запрещенное, и скромный литовец Юргис Жукаускас. Все эти погибшие стали для Оксаны символом того, что совершенно разные люди могут быть героями, несмотря на то, что в мирное время ничем не выбивались из общего потока.
Но вот взгляд Оксаны переместился на тела Эрики и Юрия Воронцовых. Оба в ту роковую минуту находились в лабораторном секторе, и Кристоф извлек их трупы из- под руин практически одновременно. Было даже странно, что эти двое продолжали общаться, несмотря на жесткую позицию Полковника — игнорировать свою непутевую дочь. Сейчас же их отец стоял напротив Дмитрия и невидящим взглядом смотрел на своих детей. За эти несколько дней мужчина заметно постарел: боль утраты глубокими морщинами отразилась на его прежде моложавом лице.