Погожим будничным вечером к отелю подкатил знакомый черный мерседес. Из его салона неторопливо вышел Борис и закурил. Его спокойный взгляд и простецкое лицо с густыми усами располагали к себе, он светился бескорыстным энтузиазмом, а из-под усов как будто бы вырывалось: «Пожалуйста, скажите, чем я могу вам помочь?». Борис мог бы стоить лучших психотерапевтов, если не перебирать с длительностью сеансов.
— Здравствуйте! — обрадовался Борис своим пассажирам. — Ну что, наработались? Пора и отдохнуть! Час пик, правда, зато погода какая! Погуляете, воздухом горняцким подышите, а то домой скоро. Что рассказывать будете — как на совещаниях сидели да в компьютеры свои тыкали? Так и жизнь пройдет!
— Правильно, Борис, — поддержал шофера Олег, кивая в сторону Ярослава. — Он псих! С ним поедешь куда — ни на что времени не останется, за работой про еду забывает.
— Нет, Ярослав, так нельзя. Один раз живем.
— Да слушайте его больше! Я ему сразу сказал, сначала дела, — проворчал Ярослав.
— Ага, помирать будет и говорить: «Нет, не сегодня. Сначала дела», — засмеялся Олег.
Автомобиль неспешно продвигался по вечерним донецким пробкам. Они снова миновали центр города. За полтораста лет хутора и шахтерские поселки превратились в современный промышленный центр с огромной агломерацией — индустриальная машина, утопающая в майской зелени под вечерним солнцем. Проехали главную улицу «города миллиона роз» — улицу Артема с ресторанами и бутиками, застроенную в пестром разностилье. Парки, фонтаны, памятники и клумбы — нарядный облик города, осажденного мрачными терриконами. Шарм и индивидуальность столице горняков придавал именно контраст. За парком с «голубым бриллиантом» — футуристичной, ультрасовременной ареной донецкого «Шахтера» — следовали парк Ленинского комсомола и монумент «Освободителям Донбасса». По бульвару Пушкина беззаботно прогуливались горожане, и нестареющий поэт с задумчивой грустью романтика следил за беспечными потомками. Сиял облагороженный парк Щербакова с изящными мостиками, водопадами и, конечно же, розами. Здесь ровной гладью простирался Первый городской пруд, последние лучики убегающего солнца нежно переливались в его безмятежной воде — и мост, словно сказочная тропинка, бежал вперед над волшебным озером, а конце тропы возвышалась золоченая статуя — Добрый ангел мира, символ жизни в эти роковые для Донбасса дни. И как будто поэт со своего бульвара нашептывал строки:
Но дважды ангел вострубит, На землю гром небесный грянет, И брат от брата побежит, И сын от матери отпрянет. [8]
Тем временем обстановка в дерзком регионе обострялась стремительно, будто под мощный котел, прежде томившийся на медленном огне, неустанно подбрасывали хворост. Уже не было ни шумных майданов, ни громких фееричных выступлений, но все сильнее звучали оружейные нотки. «Forte, forte, fortissimo!» — грохотали военные партитуры. В день чудесной прогулки по Донецку отгремела новая кровавая симфония — бой под Волновахой. Самое громкое поражение ВСУ, самая кровавая стычка с начала противостояния, очередной антирекорд. Ранним утром 22 мая небольшой городок Волноваха был взбудоражен канонадой. В ста километрах от места активных боевых действий свистели пули и рвались снаряды. Вместе с открытым противостоянием повстанцы не гнушались диверсионными вылазками — на войне как на войне. Группа Беса (Игоря Безлера) хладнокровно уничтожила полтора десятка бойцов АТО и армейскую бронетехнику: массированным огнем из засады было осуществлено нападение на украинских военных 51-й отдельной механизированной бригады, блокпост в предместье городка был полностью уничтожен. «Подлая расправа, удар в спину!» — закричали в тот же день украинские СМИ. «Провокация свидомых!» — парировали их оппоненты. Меры и контрмеры ополчения сеяли страх среди гонимых на убой Киевом молодых необстрелянных солдат. Но ресурс есть ресурс, и самое интересное, вероятно, еще только начиналось.
— Эх вы! Многовато работаете! Ну что такое один вечер? — все ворчал Борис. — Хотел вам Юзовку показать, откуда все начиналось. Эх вы…
Утомившись содержательной прогулкой, ужинали. Олег, жадно хватая куски жареного мяса, рассказывал о своем детстве — о сероватом городе без ярких витрин, уличной рекламы и вездесущих иномарок. Он был крайне возбужден в этот вечер — речь, движения стали резки и торопливы, жесты широки, — и он был счастлив от того, что завтра окажется в том самом районе и той самой квартире, откуда уехал волею судеб много лет назад, покидая Украину. Он совершенно изменился, оказавшись там, где самые неприметные мелочи напоминали ему о юности, и сейчас это был совсем другой Олег Коваль — бойкий и озорной, со сверкающими глазами. Ярослав с трудом узнавал в нем солидного щеголеватого коллегу. Взрослый состоявшийся мужчина, бывший офицер окунался в далекое детство.