Выбрать главу

Сеньора Висконти, помимо щедрых взносов в строительство собора, часовен и вкладов в церкви, помогала нескольким семьям бедняков, которые жили под ее покровительством в Неаполе. Герцог снабдил меня деньгами, и однажды я, попросив отца Джакомо сопровождать меня, отправилась с визитом в эти семьи. Герцог отговаривал, но в свете готовящейся поездки и его постоянных отлучек мне нечем было заняться. Катя тащилась от возможности руководить и ловко приказывала слугам, взяв на себя ответственность за подготовку к отъезду. Вадик тренировался как сумасшедший, целыми днями фехтуя во дворе со слугами. Те иногда так уставали от него, что пару раз сильно исклошматили деревянными мечами, но парень не унывал. Мне уже было скучно просто гулять по городу, демонстрируя донну Анну всем подряд, хотелось новых впечатлений и видов. Их я получила сполна в тот день, когда, одевшись в скромное платье, избавившись наконец от шлейфа и закутавшись в теплый шерстяной плащ, отправилась с отцом Джакомо в ту часть города, где, как он сказал, жили семьи, которым покровительствовала донна Анна.

Назвать трущобами то, что я увидела в тот день – значит ничего не сказать. Дома казались скорее развалинами, чем жилыми зданиями, все было полуразрушено, и кое-где стенки обвалившихся домов латались щитами, сколоченными из досок. Один из домов, черный и обуглившийся от недавнего пожарища, все же был заселен – вместо обрушившейся крыши висела грязная тряпка и повсюду из отверстий, которые язык не поворачивался назвать окнами, выглядывали люди. Вонь и грязь сводили с ума, было трудно дышать. Спертый запах мочи и гниющих помоев вызывали острое желание, пока не поздно, повернуть назад. Но приходилось идти, сохраняя спокойствие, потому что назад не позволяла повернуть боязнь разочаровать отца Джакомо. И потом, если донна Анна могла ходить сюда, то почему этого не смогу я? И я упрямо шла вперед.

Люди мелькали туда-сюда по узенькой улочке, грязные, бедные, усталые. Где-то раздавались удары молота – значит, рядом была кузница. Вдоль стен лежали старики и собаки, нищие и больные, которые изредка выкрикивали жалобными голосами просьбу подать им на пропитание.

– Почему они не просят около церкви? – спросила я. Возле собора всегда сидели попрошайки, и мне казалось, что там у них есть шанс заработать больше, чем просить подаяния у таких же нищих, как они сами.

– У этих несчастных уже нет сил дойти до собора. Чтобы хоть как-то избежать чумы, солдаты каждый день проходят по этим улицам и будят нищих. Тех, кто не просыпается, уносят и закапывают, чтобы они не лежали здесь и не кормили крыс.

Сидящий отдельно от остальных, закрытый наглухо черным капюшоном человек отполз от стены и, протянув ко мне руку, покрытую сыпью и ранами, начал клянчить. Заметив движение моей руки к кошельку, висящему на поясе, отец Джакомо, крепко ухватив меня за локоть, повел быстрее вперед.

– Подождите, святой отец, я хотела подать, – сказала я, оборачиваясь на просящего.

– Этот человек болен проказой, к нему нельзя прикасаться и подходить, дочь моя. И потом, если вы подадите здесь одному, то они обступят вас плотным кольцом и не отпустят, пока вы не отдадите им все до последней монеты.

Я содрогнулась и мысленно сказала себе, что это был первый и последний раз, когда я посещаю подобное место. Куда бы я ни посмотрела, везде была смерть, болезни, нищета, грязь… Самый воздух, казалось, был отравлен болезненными испарениями, и я дышала едва-едва, боясь вдохнуть заразу, больше всего на свете мечтая поскорее убраться отсюда.

Отец Джакомо провел меня в один из домов, где в темном углу, на куче сырой соломы сидела женщина. Я беспомощно оглядела помещение и прошептала отцу Джакомо:

– Увы, отец мой, я совершенно не помню эту женщину…

– Конечно, вы ее не помните, – ответил немного озадаченный отец Джакомо, – вы ведь никогда не встречались с теми, кому помогали, поручая это благое дело мне.

– То есть, – начиная чувствовать себя полной идиоткой, спросила я: – донна Анна, то есть я, никогда не встречалась с этими несчастными лично? И никогда не была здесь?

– Никогда, – подтвердил отец Джакомо и заботливо посмотрел на меня. – Донна, вы хорошо себя чувствуете?

– Вы сняли с моей души тяжелый камень, – ответила я, едва сдерживая себя, чтобы не расхохотаться над собственной глупостью, – я ведь думала, что совсем забыла о своих визитах сюда.

Женщина все это время сидела на соломе, прижимая к себе кулек из тряпок, которые, должно быть, были ее единственным имуществом, не считая, конечно, пары грязных мисок на убогом столике, больше напоминавшем табурет, и испуганно следила за нашим разговором. Как только мы умолкли, она осмелилась обратиться к отцу Джакомо.