& Джайлз ответил: Поразительные настали времена.
Я поняла, что вмешиваться неудобно, и присоединилась к стоявшей рядом группе.
Питер что-то говорил, и Джайлз что-то говорил, потом Питер что-то сказал и Джайлз ответил: О Господи, нет, ничего подобного, и они продолжали говорить, & говорили очень долго. Проговорили, наверное, с полчаса или около того, а потом вдруг оба умолкли. И Питер сказал: Ну, это вряд ли, на что Джайлз заметил: Именно так. И они снова умолкли, а потом вышли из комнаты.
Я намеревалась уйти через 10 минут, то есть мне давно уже следовало уйти. Но тут у дверей послышался какой-то шум и появился Либерейс. Он улыбался, целовал женщин в щечки и извинялся за опоздание. Несколько человек из моей группы, похоже, были с ним знакомы и всячески старались привлечь его внимание. И я торопливо пробормотала что-то о том, что неплохо бы выпить, и отошла. Я боялась подходить к двери: кто-то в виде большого одолжения мог представить меня Либерейсу, а потому самым безопасным местом показался буфет. В голову лезли фразы из Шёнберга. До сегодняшнего вечера я не знала о том, что он сочинял еще и музыку, но его работа о гармонии казалась действительно гениальной.
Я стояла возле буфета, поедая сырные палочки, и время от времени косилась в сторону двери. И хотя Либерейсу удалось сделать несколько шагов и пройти в комнату, он по-прежнему находился где-то на полпути между мной и дверью. Итак, я стояла и размышляла об этой совершенно блестящей книге, потом подумала, что не мешало бы купить пианино, & тут ко мне подошел не кто иной, как Либерейс.
И спросил: Вы действительно скучаете или притворяетесь?
Придумать ответ, который бы не показался грубостью или флиртом, или и тем и другим одновременно, было трудно.
Я сказала: Не отвечаю на вопросы с подвохом.
Он сказал: Здесь нет никакого подвоха. Вы действительно выглядите так, будто сыты всем этим по горло.
Я поняла, что в поисках ответа следовало думать о вопросе, а не о человеке, задающем этот вопрос. Другим людям не понять, насколько вам скучно, до тех пор, пока вы сами не решите, скучно вам или нет, им трудно судить, насколько ваши ощущения соответствуют внешнему виду и выражению лица. Но Либерейс всеми своими произведениями уже доказал, что логика ему не присуща. И станет ли он напрягаться и прибегать к более сильным логическим рассуждениям во время ничего не значащего разговора на вечеринке? Вряд ли.
И я ответила, что как раз собиралась уходить.
Либерейс сказал: Так значит, вам все-таки скучно. Что ж, винить вас трудно. Все эти приемы просто ужасны, вы согласны?
Я ответила, что никогда прежде не бывала на приемах. Он сказал: То-то я вас прежде никогда не видел. Вы здесь с Пирс?
Я сказала, что да.
И тут в голову мне пришла блестящая идея. Я сказала, что работаю у Эммы Рассел. И еще: Все в нашей конторе были страшно возбуждены, узнав, что вы будете здесь. Позвольте, я представлю вас.
Тут он перебил меня и сказал: А может, обойдемся без этого?
А потом улыбнулся и сказал, что тоже собирался уходить, как вдруг увидел меня. Товарищи по несчастью.
Я сильно усомнилась, что это так, и нейтральным тоном заметила: Так говорят.
А потом добавила, что если мы уйдем, нам вовсе не обязательно становиться товарищами по несчастью.
Он спросил: Где вы живете? Может, я вас подвезу?
Я сказала, где живу, на что он заметил, что это в общем-то по пути.
Я слишком поздно поняла, что мне следовало сказать, что подвозить меня не надо. Сказала только теперь, на что он заметил: Нет, я настаиваю.
Я сказала: Хорошо. А он сказал: Не верьте всему, что слышите.
Мы шли по Парк-лейн и другим улицам и улочкам Мейфэр, и Либерейс говорил разные вещи, и мне казалось, что он то намеренно заигрывает со мной, то непреднамеренно дерзит.
И тут вдруг я поняла, что если бы китайские иероглифы были такие же, как и японские, мне ничего бы не стоило понять иероглифы, обозначающие «белый дождь черное дерево»: 
! Мысленно я поместила это в сознание китайца Ю и громко расхохоталась. И Либерейс спросил: Что смешного? Я ответила: Ничего. Он сказал: Нет уж, расскажите.
Наконец, отчаявшись, я сказала: Вы, конечно, знаете о Розеттском камне?
О чем? спросил Либерейс.
О Розеттском камне. Думаю, нам нужен еще один.
Он спросил: А этого не достаточно?
Я принялась объяснять: Просто я хочу сказать, что хоть и согласна, что изначально камень был весьма напыщенным памятником, воздвигнутым людьми, он все же оказался настоящим подарком для будущих поколений. И выбитые на нем надписи на греческом, иероглифы и демотическое египетское письмо помогли сохранить эти языки, сделать их доступными для последующих поколений. Возможно, и английский когда-нибудь станет мертвым языком и изучению его будет уделяться немало времени. Мы должны использовать этот факт в качестве примера для сохранения всех других языков. Вспомним тексты Гомера с переводом и пометками на полях. Одну-единственную его книгу, возраст которой 2000 лет или около того, удалось раскопать, чтобы сегодня люди могли читать Гомера. Старинные тексты заслуживают самого широкого распространения, только это дает им шанс выжить.