И от каждого их взмаха, от каждого глухого стука по живой древесине, сердце моё вздрагивало и поднывало как прежде. Ведь яблоньки эти я вместе с отцом и дедом выращивал, вместе ухаживали за ними, урожай собирали. Каждая из них как живая душа, столько жизней человеческих на веку своём повидала, а теперь от рук бандитов помирала.
И то ли слёзы мои глаза омыли, то ли штуки эти магуёвские запустились, увидел я всю эту яблоньку насквозь. Такую, какая есть, от листочков и веточек с яблочками наливными и до корней, что в землицу глубоко забрались, и с корнями яблонек-соседушек переплелись. Более того, увидал как по жилам древесным течёт как вверх, так и вниз сок живой. Да что там сок! Будто энергия животворящая. И с каждым ударом эта энергия обрывалась, ниточка за ниточкой.
И такая злоба меня в этот момент обуяла, что разрубают, расплёскивают ту жизнь, которую сами не давали, не взращивали. И что даже не просто сами вкушают, а впустую на ветер разбрасывают.
Вот только хрен им, а не вандальство! Ну уж дудки!
Как там Чёрный говорил? Мысленного намерения будет достаточно? Уж и сам не знаю, как оно получилось, но слова сами складывались, пусть и простые.
— Ой не видать вам плодов. Не вкусить даров. Не убить родное. Не пролить живое. Всё живое уйдёт. Вам лишь мусор и гнёт. Гниль останется, ей удавитесь…
— Эй, пенсия, ты чего там бормочешь? — прикрикнул было отдыхающий Толя, но в этот момент ему на голову упало яблоко.
Сгнившее яблоко.
А за ним и следующее, и следующее, и ещё одно. И вместе с этим на рубивших дерево градом осыпались жухлые листья.
Давно у меня эта яблонька стояла и видно было, что доживает свой век она от болезни, хоть и из последних сил плодоносило. И теперь от слов моих, от намерения и внимания моего все силы её через корни утекали к соседним яблоням, которые прямо на глазах наливались сочностью и зеленью. А вандалам остался лишь град из яблок гнилых, да плесени жидкой, плотно их тела облепляющие. Сухие же листья лишь добавили внешнему виду мажоров дополнительного колорита.
Ох, как же они ругались! Как же они матерились, плюясь и протирая глаза. Любо-дорого посмотреть было.
— Да ё-моё! Миха! Что тут за хренотень-то происходит⁈ — орал Толик, отряхиваясь, да только стремительно сгнившая яблочная смесь на их костюмах так же стремительно и засыхала, превращая отморозков в дачные пугала.
Никакая ультра-ткань их не спасала, и я в кои-то веки засмеялся честно и весело, как никогда. Аж слёзы глаза застилали, но теперь уже совсем не горькие.
— А я чё-то не понял. Какого хера ты ржёшь то, а? Весело тебе, а⁈ — вставший на ноги Михаэль скалился, а в руках его не понятно откуда появился сияющий белым глянцем боевой тазер. И нарастающее в нём гудение намекало, что энергоячейка полностью заряжена. — Посмеяться над нами решил, да? Тогда я тоже пошучу!
Вот тут мне разом не до смеха стало.
Лишь разок в жизни видел, как загулявшие в наш край пьяные СКИПовцы развлекухи ради из своих тазеров старый гараж дырявили. Так эти резачки их на полной мощности сквозные дыры в листовом металле делали. Что уж про человеческое тело говорить, прожжёт и не заметит. И вот сейчас дуло такой пукалки мне в грудь и было наставлено.
— Миха, да ну ты чё, — вклинился Толик, когда продрал-таки глаза от налипшего гнуса. — Да ну, мараться об него, замучаемся потом башлять.
— А ну заткнись, Толя! Я решу, чё делать, — махнул стволом Михаэль. — Ну что, старик, прощайся с жизнью своей поганой. Тьфу.
И спустил курок.
Но буквально за пару секунд до этого слетевший с ветки яблони Чёрный уселся на тазер, пристроился, напушился весь от клюва до хвоста и...
…на*рал в дуло.
Как он успел упорхнуть оттуда, когда тазер в руках мажора взорвался яркой вспышкой, я не представляю. Полыхнуло так мощно, что я аж на мгновение ослеп. И проморгаться удалось, только когда братки оттаскивали воющего Михаэля в сторону тачки. По тянущемуся кровавому следу определил, что ладонь ему взрывом то ли покромсало, то ли вовсе оттяпало.
Сквозь шум взлетающего двигателя до меня донеслось обещание, полное боли, страха и ярости.
— Ууууу сууу*аа! Мы ещё вернёмся, пад*а! Жди нас!!
— Буду ждать… — кивнул им вслед, устало прислонившись головой к яблоньке.
И сверху, меж наливных плодов, которые ещё никогда за всю жизнь мою не были столь крупными и блестящими, держась лапами за ветки и вися вниз головами, на меня радостно смотрели два ворона. И от их одобрительного карканья в воздухе сплетались письмена.