— Вы ждете от меня сведений, — начал главврач, — но я знаю немного. Видите ли, Елена Ионовна была избалована жизнью. Она не прошла ее суровой школы. Выскочив за Пустаева, попала в тепличные условия, стала бог знает что из себя строить, думать о себе не по уму, не по разуму. Словом, высокомерной стала, неуважительной. Особенно с пациентами. Ведь у нее на участке была самая высокая смертность.
Брянцеву вспомнились слова Бубнова, и он ввернул:
— Слышал я, Игнат Тарасович, что существует в медицинских кругах такая теорийка: мол, тот еще не врач, кто не оставил после себя кладбища пациентов.
— Вот, вот… И она так считала. Чужая жизнь для нее была легче перышка. А вот моя учительница, бывшая заведующая отделением в четвертой горбольнице — Гелия Залмановна, так говорила: тот не врач, кто поговорил с больным пять минут и тому не стало легче. Улавливаете разницу?
Брянцев кивнул.
— Вот, собственно, и все.
— Ну, как же это «все». Неужели так и не было конфликтов, жалоб, столкновений?
— Этого-то добра — сколько угодно. Первый крупный скандал произошел уже после смерти Пустаева. Говорили, что она вообще после смерти мужа сильно переменилась. Стала не просто высокомерной, а злой. Смерть Пустаева она восприняла, как личную обиду что ли и рассердилась на весь мир, мол, ах, мне сделали плохо, так пусть и вам всем будет худо. Понимаете? А случай произошел действительно чудовищный, — по халатности медиков погиб от сердечной недостаточности молодой человек. То ли не захотели спасать, то ли бес попутал, а молодой человек погиб. Отец погибшего, его друзья бомбили письмами Минздрав. Из Москвы выезжала специальная комиссия. Но я в то время работал в четвертой городской и подробностей не знаю. Вот тогда-то ее и понизили с заведующих терапевтическим отделением в рядовые участковые. Что вы, громкое дело было!
— И когда это случилось?
— Да уже лет шесть — семь тому назад.
— А других, подобных?
— Подобных, может, и не было, но скандалов — порядком. Бежали от нее пациенты. Одни добром — просто просили закрепить их за другими участковыми. Но вы понимаете: не мог я им потакать. Сочувствовал в душе, а помочь не мог, не позволяла медицинская этика. Но кое-кто требовал того же со скандалом. Одному инвалиду показалось, что она «залечивает» его жену. А Елена Ионовна обозвала его самострелом, — у него ранение в руку. Вот он взъярился. Такую бузу поднял, что я посчитал за благо закрепить его с женой за Тамарой Ивановной Белкиной.
— Фамилию скандалиста не помните?
— Бурлаков Михаил Никифорович. Живет по проспекту 50 лет Октября. Это рядом с нами, в доме двадцать четыре.
Расстались они вполне дружески, как-то случайно заговорили о грибах и сразу выяснилось, что оба завзятые грибники. Похвастались успехами, поделились сведениями (впрочем, весьма туманными) о богатых грибных местах.
Конечно, информацию назвать богатой было нельзя, — так, мелочишка, но кто в точности знает, куда она может повести? А Брянцев знал цену мелочам и был доволен: «Есть кое-что…»
Выйдя из широкого подъезда больницы, он подумал, что, пожалуй, следует сразу же, по пути, заглянуть в соседний дом — двадцать четыре — и познакомиться с Бурлаковым.
Асфальтированная дорожка, тянувшаяся вдоль ограды больницы, вывела его сначала на пустырь перед замороженной стройкой, а потом и к дому двадцать четыре.
Дом двадцать четыре оказался девятиэтажным с шестью подъездами. В каком из них обитал Бурлаков, Брянцев не знал, но приметив на самодельной скамейке у первого подъезда двух пожилых мужчин, направился прямо к ним.
Один из них, смуглый, кряжистый, с белой тряпичной фуражкой на голове и инвалидной палочкой у ног, пригласил:
— Прошу к нашему шалашу, товарищ подполковник.
Второй, нескладный, с морщинистым лицом, пыхнув сигаретой, подтвердил:
— Конечно, просим…
Оба были навеселе.
Брянцев присел, достал сигарету и сказал:
— Беда, братцы, спички кончились.
— Это мы мигом, — отозвался кряжистый и стал шарить по карманам, при этом Брянцев заметил, что левая рука у него изуродована, по-видимому, старой, фронтовой раной. «Эге, — подумал он, — господа удача, кажется, посылает мне самого скандалиста Бурлакова…», но вида не подал, а спросил:
— Это по какому случаю вы в такую жару приняли эту самую злодейку с наклейкой?
Кряжистый ничуть не обиделся, но ответил весьма странно:
— Скажите честно, товарищ подполковник: есть бог на свете или его нет?
Брянцев пожал плечами:
— Это как сказать.
— Нет, вы прямо скажите: есть или нет? — с пьяной настойчивостью продолжал кряжистый.