Сергей положил трубку и замер. Он был поражен. Конечно, он и раньше слышал о злоупотреблениях некоторых врачей, например, психиатров. Так вот, значит, о каком «грехе» писала Пустаева в своем завещании…
Сергей решил немедленно доложить о состоявшемся разговоре Брянцеву…
…Услыхав телефонный призыв, начальник райотдела внутренних дел Коршунов досадливо поморщился: «Это еще кто?» В трубке раздался пропитой голос:
— Гражданин начальник, это кореш Вырвиглаза говорит. Какого? Того самого, которого сегодня за городом пристукнули. Так вы учтите, он, Вырвиглаз тоись, сегодня ночью с шапкинским Михелем на дело ездил. На какое? На серьезное.
— На «мокрое»? — опять спросил Коршунов.
— Может, и на «мокрое», не знаю, а вы подумайте — уехал-то он с Михелем…
Под «мокрым» делом недвусмысленно подразумевалось убийство Бубнова, а «с шапкинским Михелем» — указывало на причастность к нему Шапкина… Но с другой стороны: звонок этот — не доказательство, а связываться с Шапкиным… Кроме того, убийство этого Вырвиглаза произошло за городом, не на территории района, а расследование убийства Бубнова областная прокуратура взяла на себя… Вот и пусть она им занимается. Райотделу лучше всего помолчать.
«Сделаем вид, — решил Коршунов, — что никакого звонка и не было».
…Нина Алексеевна не отрывала глаз от своего письменного стола.
Они сидели вдвоем с Брянцевым в ее кабинете. Беседа продолжалась больше получаса, и Нина Алексеевна уже поняла, что Брянцев многое знает. Во всяком случае столько, что ее дальнейшие увиливания могут обернуться против нее. Она ведь не считала себя дурой и отлично понимала, что, умолчав в свое время о преступлении Леночки, стала ее соучастницей.
В свою очередь, Брянцев заметил и ее волнение, притворную и приторную любезность, ее неумеренное стремление произвести впечатление, сыграть на его простодушии и доверчивости. «Что ж… — думал он, — люди вообще склонны к играм. Некоторые играют с младенческих лет и до старости. Сами с собой, с окружающими людьми. И всегда стремятся что-то выиграть. Иные так насобачились, что их игра им легко удается, и они становятся политиками, занимают почетное место среди других людей. А есть и такие, как эта Нина Алексеевна, чья игра шита белыми нитками. И такие, в отличие от тех, кто насобачился, слывут просто лицемерами…»
И вот она, наконец, опустила глаза долу. И в то же время, отвечая на его вопросы, она мучительно искала благополучного выхода для себя и только для себя. Собственно, почему она должна из-за нее, из-за Лены, ставить под удар себя? Из дружбы? А что такое их, так называемая дружба? Просто многолетняя привычка встречаться, устраивать застолья, советоваться по житейским вопросам, оказывать мелкие одолжения… Разве это настоящая дружба? Из благодарности? (Наследство-то все-таки значительное…) А кому бы другому она, безродная, завещала?
И как многие из нас, столкнувшись с выбором чем-то поступиться во имя дружбы и благодарности, Нина Алексеевна решила не поступаться ничем, потому что для людей ее типа интересы других, по сравнению с их собственными, значили очень мало или, вернее, ничего не значили. Говоря откровенно, она решилась на предательство своей не только подруги, но и благодетельницы.
Она, наконец, оторвала взгляд от стола и посмотрела на Брянцева с выражением человека, решившегося в ущерб себе на откровенность с представителем закона.
— Видите ли, Сергей Иванович, я подозреваю, что за последний год с Еленой Ионовной что-то случилось. Я имею в виду ее психику. Она потеряла, по-моему, ориентировку и чувство реальности… У нее появилась навязчивая идея, глупая, ни с чем не сообразная идея, — заиметь «своего, доброго старичка»… Это в ее-то шестьдесят два. Понимаете?
Она вроде бы осуждала Пустаеву, но осуждение звучало так, словно она не верила сама себе.
И в это время Брянцев наконец кивнул, ожил и, ободренная такой ничтожной мерой его внимания, она продолжала:
— Хуже того, Елена Ионовна воспылала к нему нежной страстью. Конечно же, она сошла с ума. Вести себя так, как девчонка… Смешно, это к семидесятилетнему Задорову. Я ей говорю: он же старик. А она: «Я всю жизнь со стариком жила…» Я говорю: «У него жена…» А она: «Все равно он будет моим…» Понимаете? Ну, конечно же, она определенно сошла с ума…
Теперь она опять продолжала смотреть в глаза сидящему против нее истукану, пытаясь понять, как он отнесся к ее утверждению: «сошла с ума». Наконец, губы его разжались, и он спросил: