Старик какое-то время опять молчал, глядя перед собой, но потом стал тихонько улыбаться, припоминая, и продолжил.
– А ещё, мама замечательно пела романсы! Я их с детства люблю… Для меня, может поэтому, романтическая любовь всегда была не просто так, а что-то высшее… И всегда меня влекло к женщинам трагической судьбы или, лучше сказать, поэтической! Не знаю, как тебе это объяснить… К актрисам!.. Ты, может, думаешь, что в Советском союзе все были только рабочие и колхозницы? И одевались в одинаковые шмотки из универсальных магазинов? Одинаковые шмотки, одинаковая мебель и предметы обихода, какие теперь можно увидеть на чёрно-белых фотографиях в чьих-нибудь запылённых семейных фотоальбомах, которые многие без стыда всем показывают, да? Нет, Кать, мы жили не так! Даже когда стали жить поскромнее, после «развенчания культа личности», – мы жили не так! И потом, когда я стал уже взрослый, и наступил так называемый «застой», – мы жили не так! У нас были спец.магазины с невиданными для «простых смертных» товарами и услугами!..
– Петр Павлович, вы раньше рассказывали, что при Союзе работали, как все…
–Ой, Кать, я с детства умею, о чём нужно, молчать, а ты учись, о чём нужно, не спрашивать!.. Так вот, актрисы! Это был совершенно особенный мир – тем более особенный, что он отделён был от скучной советской действительности!..
– Петр Павлович, мне, честно говоря, дальше не интересно.
– Да ну? А до сих пор интересно было? А теперь «пошлинку» почувствовала? Ах ты, невинная девочка! Был бы я моложе лет на…
– Перестаньте!
– А сейчас, думаешь, не так? Времена изменились?
– Не думаю…
– Так чего же не хочешь учиться жизни?
– Потому что жизнь моя… Но, впрочем, не буду бросать жемчуг на попрание!
– Чего?
– Петр Павлович, вот если вы сами понимаете, что и тогда и сейчас мерзость, «пошлинка», то как же не искать лучшего?
– Ах да, опять проповедуешь… Мне там не интересно будет, «на небеси», я же сказал… Мне бы женщину напоследок…
Кате надоело слушать безумного старика, она села в углу, достала смартфон и углубилась в чтение любимого "Добротолюбия". На стене устало тикали старые часы.
8.
– Катя, мне больно!
Катя посмотрела на него внимательно, полагая сначала, что речь идёт о боли душевной.
– Вот здесь, в груди, сжимает, и в левую руку отдаёт… Дышать тяжело… Я умираю?
Катя вскочила и подбежала к нему.
– Постарайтесь не волноваться, Петр Павлович, откиньтесь на спинку кресла, – говорила Катя, доставая из аптечки аспирин и одновременно неловко набирая на смартфоне "скорую". В трубке слышалось "ждите", что-то про то, что едут, но могут задержаться, потому что дороги завалило деревьями, и рекомендации оставаться в положении сидя, в кресле со спинкой, принять аспирин и оставаться в покое, – всё это Катя и сама знала. Но какой уж тут покой? За окном продолжал злорадно завывать ураган.
– Нет, не сейчас, – тихо пробормотал старик, – пусть когда-нибудь потом…
Кате хотелось что-то сказать, но она не могла подобрать слов от волнения. Секунды складывались в минуты, длинные и тяжёлые. Дыхание давалось ему всё труднее. Тогда старик заговорил опять.
– Катя, Катя! Знала бы ты, как ужасно так жить, как я всю жизнь прожил! Я же не хряк, чтобы так прожить!.. – старик часто и неровно, тяжело дышал, – какое это богатство! Какое это богатство, Катя, те семьдесят-восемьдесят лет жизни, которые мы живём! О, если бы я только мог вернуть их себе, чтобы прожить заново! Я бы каждую минуту использовал с пользой… Помогал бы другим, как ты… О, как я теперь ненавижу и саму жизнь свою, прожитую!
Катя держала руку умирающего и не произноси более ни слова. Ей хотелось чем-то подбодрить его, но чем тут подбодришь? Хотелось сказать что-то дельное, но что ещё она могла сказать? И тогда, в гнетущем молчании, прерываемым только злобным воем ветра, и слабым, прерывистым дыханием, Петр Павлович сказал вдруг сам.
– А этот твой Бог… Христос… Правда всякого прощает?
– Всякого, приходящего от чистого сердца… – прошептала Маша почти неслышно.
– Как это «от чистого сердца»?
– То есть искренне… Хотите ли вы искренне креститься? Это ваш последний шанс…
Пётр Павлович подумал, и неожиданно твёрдо сказал.
– Да, хочу!
Катя на негнущихся ногах сходила в ванную, принесла воды. Всё происходило так, будто бы она наблюдала за собой со стороны.
– Отрекаешься ли ты от сатаны, служения ему?.. – повторяла она трижды, неуверенно припоминая нужные слова.
– Да, – как никогда в своей жизни твёрдо, трижды повторял Петр Павлович.
– Сочетаешься ли ты Христу? – Уже увереннее трижды повторяла Катя.