Пётр Павлович вдруг ощутил страх – ему вдруг стало именно страшно от мысли, что Катя больше не придёт, что она – уж, конечно! – теперь уволится, а он останется… Не то чтобы совсем один, нет, будет приходить какая-нибудь другая социальная работница, более профессиональная, сдержанно-дружелюбная, слегка холодная, в возрасте… Или флегматичный улыбчивый парень, который был раньше, или… Да мало ли он их видел? Изредка заглянет, как воспоминание из прошлого, Екатерина Петровна… Но сейчас ему страстно хотелось, чтобы была именно она, эта Катя, его последний шанс – он сам не знал на что – он привык уже, вроде бы, думать, что шансов у него нет никаких и ни на что, но что-то, оказывается, уже изменилось с появлением этой Кати.
* * *
Мерно тикали старые часы, на смену серому дню в окно вползли сумерки и укутали одинокого старика в старом кресле. Пётр Павлович искал в себе силы, чтобы встать. Сейчас он пройдёт, пусть с трудом, по комнате, нащупает выключатель – вон там, на стене – затем уже при свете напишет предсмертную записку… Что он напишет? «Никого не винить?» Ну, да, это верно, кого уж тут винить?.. Неужели ему нечего больше сказать людям перед смертью? Что же ему на восьмом десятке совсем нечего по себе оставить? Или сказать, что ему до сих пор нравятся молоденькие девушки?.. Ох, как же он сам себе от этого противен! Ну, да теперь недолго терпеть собственную мерзость! Много ли ему надо, чтобы умереть? Он и так еле живой… И всё же, что бы ему хотелось сказать людям? «Помогите!», «Верните Катю!» – вот, пожалуй, и всё.
Однако Пётр Павлович так и не смог найти в себе силы встать, вместо этого он погрузился тяжёлый угрюмый сон.
3.
Выйдя из подъезда с рюкзаком, который теперь казался невыносимо тяжёл, Катя с облегчение плюхнула его на тротуар, и, присев на него сверху, стала ждать такси. Согласно приложению, время ожидания должно было составлять всего пять минут, но Кате и это ожидание показалось томительным, к тому же, она вдруг подумала, что таксист заметит, что она только что плакала, и ей стало от этого неприятно, – у неё наверняка ведь теперь красные глаза. Однако косметичку с собой Катя принципиально не носила с третьего курса, так что ни зеркальца, чтобы проверить свои подозрения, ни косметики, чтобы исправить ситуацию, у неё не было. Тем не менее, эти мысли отчасти отвлекли её от тяжелых переживаний.
Таксист, приехав, кажется, ничего не заметил. Не говоря лишнего, погрузил тяжёлый Катин рюкзак в багажник и уселся на своё место. Катя же выбрала место сзади. По дороге он, почему-то, стал жаловаться ей на свою тяжёлую работу, особенно на то, что с появлением приложений для такси доходы очень упали, а все компании берут ни за что неоправданно высокий процент. Катя соглашалась, иной раз вставляла утешительное слово или солидаризировалась с его переживаниями, думая при этом о своём, таксист же от этого только подробнее стал изливать ей свою душу, рассказал, как тяжело ему даётся работать так вот вахтовым методом, вдали от родины, от родных. Катя с этим тоже согласилась, не интересуясь, конечно, откуда именно он родом, раз сам он этого говорить не стал.
Уже выйдя из машины и, опять с тяжелым рюкзаком, заходя в подъезд, где жила подруга, Катя неожиданно осознала, что только что провела с таксистом вполне сносную психологическую работу, проявив и такт, и внимание, позволила ему выговориться, своевременно и разумно используя приём «присоединения» и тактику «слушания»… Почему же с Петром Павловичем она, вместо этого, вела себя так непрофессионально, позволила манипулировать собой? Ей нужно было бы видеть в нём просто «клиента», как это принято говорить в социальной работе, а вместо этого, она увидела несчастного старика, которому нужна куда более существенная помощь, чем приготовление пищи.
Зайдя к подруге, она механически поблагодарила её за предоставленный центр и рюкзак для его транспортировки. Она одновременно и хотела как-то поделиться с ней своими переживаниями, и в то же время, опасалась не найти слов, да и вообще трудно было вдаваться в долгие и сложные объяснения; нет лучше бы подруга ничего необычного не замечала ни в ней, ни в слишком скором возвращении музыкального центра. Подруга же, однако, хоть и заметила в этом нечто необычное, но только как-то странно хмыкнула и посмотрела на Катю с любопытством естествоиспытателя, увидевшего необычное явление природы или диковинную зверюшку. Катя вдруг поняла, что подруга давно относится к ней как к «ненормальной», «ударившейся в религию», и поспешила покинуть её дом. Эта новая обида всколыхнула прежнюю, и, спуская на лифте, Катя снова начала беспомощно по-детски плакать. Затем она какое-то время бродила по серым улицам между мокрого бетона многоэтажек, словно это могло помочь её обиде. Кажется, иногда начинался дождь. Прохожих было немного, и равнодушие мира сего казалось абсолютным. Катя в своих пеших раздумьях боялась сказать и не сказать самой себе, что именно то в ней, что она в себе с трудом и тщание растила, её религиозные чувства, и стало причиной немых насмешек подруги, да и пренебрежительного отношения жестокого старика.