Строкун поднялся из-за стола.
— Вы тут погомоните по-родственному еще чуток, а я — к генералу. Доложу ему, что главный преступник задержан, признался и сейчас дает показания.
Они остались вдвоем. И сразу Марина обмякла, притихла. Глядела виновато на Ивана.
— Извини, Марина... Глупо все вышло, — признался он.
— Дурак ты, Ваня, причем — круглый, как колобок. — Она вздохнула. — В Саниной душе еще ноют старые раны: помнит он, что Гришка Ходан был ему родным отцом. А ты на старую рану — соли.
Иван Иванович был ей признателен. В его сердце забушевала буря, как двадцать лет тому назад, после суда, в арестантской комнате. Он готов был сказать Марине что-то очень важное для обоих. Тогда он не осмелился.
Теперь же им никто не мешал. Но Иван понял, что ничего уже не скажет: поезд ушел. Тогда, двадцать лет назад, его ничего не обременяло, ничего не связывало по рукам и ногам — вольный казак! Решил поехать вслед за любимой — и подался. Топал пешком, полз на коленях. Любовь! Что еще в жизни выше и чище этого! Подстрелили лебедушку, и лебедь с высоты падает вниз, сложив крылья. Любовь сильнее смерти.
— Саня мне сказал: «Ты всю жизнь любишь Марину, а она — тебя!» Чудак...
— Чудак петух: воду пьет, а не мочится, — с горечью ответила ему Марина. — Съеду я от вас, Иван. Невмоготу уже мне все это. И Саню уведу.
Он испугался:
— Да ты что! Без тебя дом осиротеет. Ты — душа всего...
— Когда-нибудь и душе отдохнуть надо. Успокоиться. А то ведь всю жизнь жарят на медленном огне...
Ивану нечего было возразить. Он молчал. Лишь один раз в жизни человек может встретить счастье. Второго раза не дано. Не текут вспять реки, земля крутится в одну сторону: неумолимо бежит время вперед.
— Дай-ка погляжу на твоих бородатых, — попросила Марина.
Иван Иванович подал ей портреты, оставленные Строкуном на столе.
Долго присматривалась Марина. Затем сказала:
— Этот, глазастый, Суслик. Жил крысенком и сдохнет в норе. Такие чуму разносят. И чего их закон жалеет? Неисправимых надо так: поймали второй раз — и к стенке. Зла на земле меньше будет. А этот — Жора-Артист, — ткнула она пальцем в портрет Георгия Победоносца. — Умен, хитер. Его бы на необитаемый остров, творил бы там чудеса пуще Робинзона. Попадись ему Пятница, он бы и его съел. А этот... Гришка Ходан, — показала на портрет «папы Юли».
— Быть такого не может! — вырвалось у Ивана Ивановича. — Он же в сентябре сорок третьего погиб: раздавил наш танк подводу с полицаями.
— Знать, не всех раздавил. Говорила тебе: виделась с Гришенькой на пересылке в Сибири. Его этап уходил, наш пришел. Лицом к лицу! Он на меня вытаращился, я уставилась на него. Мне ли не узнать Гришеньку!
Ходан! Матерый фашист, профессиональный убийца. Сколько жертв на его черной совести!
Но если это действительно Гришка Ходан, надо немедленно писать рапорт в Комитет государственной безопасности. Только чем Иван Иванович подтвердит свое подозрение? Двадцать лет тому осужденной Крохиной показалось, будто она мельком увидела своего истязателя. А не почудилось ли измученной женщине? Ведь с Гришки Ходана начались все ее страдания, заведшие ее в места не столь отдаленные.
Нужны факты. И он их найдет! Или опровергнет версию Марины.
«Папа Юля» — волк стреляный. Это он со своими дружками «пас табун» сговорчивых мужичков на четырнадцатом участке. Не исключено, что он подкинул Пряникову и саму идею этой аферы.
Но ушел «папа Юля». Хватанул выручку в мебельном, не упустил свой шанс, и подался в бега. Теперь ищи ветра в поле.
От генерала Строкун вернулся вместе с Саней. Парень смущенно глянул на отца. На смуглом лице виноватая улыбка. В глазах — радость.
— Ну что, родственники-грабители, роли между собой распределили? Кто где что делал. Кто с автоматом, кто с пистолетом типа наган. — Он взялся свертывать из бумаги тюричек, готовясь закурить. Настроение у него было озорное. — Генерал считает, что с присвоением очередного звания Орачу поспешили: не дозрел до подполковника, ему вернуть бы капитана... Вкатал он мне, Александр не даст соврать, — ну, а я уж отыграюсь на вас, подполковник, сполна.
— Ругался, — подтвердил Саня. — Знаешь, что после работы случилось с Жеболенкиной? Пришла домой, мужа с детьми нет. Заперлась, забаррикадировала входные двери. Откуда только сила взялась, — подтащила к дверям трехстворчатый шкаф. Муж вернулся, она не пускает, не отзывается. Он стучал-стучал, решил, что с женой беда. Хотел взломать дверь, взял у соседа топор. Услышав, что к ней в квартиру ломятся, Жеболенкина выпрыгнула из окна с криком: «Грабят! Убивают!» Живут Жеболенкины на втором этаже. Под окнами асфальт, так что изрядно покалечилась. Отвезли в травматологию. Она и там бушевала, мол, врач пытался ее убить.