— Иваныч, имей совесть, с тебя хватит и одного гостя. Своего забирай, а моего не сманывай. Мы с ним хоть об Александре Васильевиче погутарим. Сам знаешь Анку, — где сел, там и слез, лишнего слова из нее не выжмешь. А матери все знать хочется...
Для пользы дела Орачу следовало бы заночевать у Лукерьи Карповны. Оставались невыясненными два щепетильных вопроса: первое замужество Алевтины Кузьминичны и ее связь с компанией «трудных» подростков. Конечно, матери вспоминать об этом периоде жизни своей дочери будет не очень приятно. Пока она воспринимает Орача как доброго знакомого Анны и ее мужа. А если начнет копаться в грязном белье, какими глазами Лукерья Карповна поглядит на гостя?
Конечно, если Анну судили, подробности можно узнать в управлении в Краснодаре. А вот о первом муже... Что он за человек? Кто такой?
— Я, пожалуй, останусь у Лукерьи Карповны, — решил Орач. И пояснил хозяйке: — Провожу ребят и вернусь. Нам с Игорем надобно погутарить.
— Знаю я этого Иваныча! — усомнилась Лукерья Карповна. — Набрасывается на гостя, как кошка на мышку. Оставайся у меня, а то потом скажешь — дороги не нашел.
— Найду! — заверил он гостеприимную хозяйку. — Я же фронтовик.
Она обрадовалась:
— Тогда я тебя буду ждать. Зажгу на базу́ свет.
Не хотелось ей отпускать гостя.
Когда они отошли от дома, Звягинцев сказал:
— Телеграмма — за мной. Завтра всю станицу переверну, но автора установлю. Я бы поверил, что кто-то из зависти решил досадить Анне, испортить праздничное настроение, но уж слишком много неясности вокруг уважаемой Алевтины Кузьминичны.
Лукерья Карповна убрала, сменила посуду, выставила новую закуску.
— Может, еще рюмочку? — предложила она.
— Сыт покуда, съел полпуда, — отказался Орач. — Разве что чайку... Если не трудно.
— Воду я тебе подогрею мигом, но нет в доме заварки, не держу. Мы, станичные, больше пьем узвар. Сад свой: насушишь яблок, груш, вишни... абрикос... Вот и варим всю зиму фрукты. Юшку сама выпьешь, гущу за милую душу слопает поросенок. Может, тебе кофею? Привозила Анна, когда приезжала с Александром Васильевичем. Но мне он без надобности.
Орач от кофе отказался:
— Потом не уснешь. А вот водички...
Лукерья Карповна постелила ему в большой комнате, где стояли сдвинутые две широкие металлические кровати с сетками.
— Перина — пушинка к пушинке, своими руками собирала. Предлагала Анне: забери. А она смеется: «Эту штуку выдумали, когда хаты топили соломой. К утру выдует, на стенах иней, а под периной тепло. В городе — паровое отопление, так что пуховая грелка без надобности». Такая перина рублей двести пятьдесят стоит, ан не нужна, — вздохнула Лукерья Карповна. — Живешь ради детей, стараешься, копишь, хочешь им отдать то, что дорого тебе, и вдруг оказывается, что им ничего твоего не надо. То, что ты ценила, — для них лишнее. Звал меня Александр Васильевич к себе, мол, комната у вас будет своя, ни о чем заботиться не надо. Открыла холодильник — бери, что душа пожелает. Да только уходить в чужой мир от того, с чем родилась и жизнь прожила, не годится. В этой хате родилась, здесь и помирать буду. — И тут же спохватилась: — Это я так, к слову. На самом деле хата эта совсем другая, и не на том месте. В родную хату угодила бомба и осиротила меня. Пятерых детишек похоронила. Ставить новый дом на пепелище не захотела. Заложила сад. В память о каждом по вишенке, по яблоньке, на мальчишек — по абрикосу, девчонкам — по груше. Цветет сад на весне, а мне в каждом цветочке чудятся их глазенки. Летает пчела, сытно гудит, а я сяду поодаль и пою колыбельную. В молодости я была певунья и хохотунья. И куда все делось? Если и поём теперь с Пантелеевной, то все печальное, — взгрустнула Лукерья Карповна, вспоминая прошлое, и закончила свой рассказ очень просто: — Новую хату поставила на огороде. У меня шестьдесят соток: с марта по ноябрь успевай только поворачиваться. А появится какая копейка — все Анне. Много ли мне одной-то надо! Она молодая: и то хочется, и это...
Вместо воды Карповна принесла из погреба компот: кисленький, настоявшийся. Он пах осенним садом. Орач с удовольствием выпил целую кружку.
— Вот уж вкуснотища! Как у нас на хуторе. Говорю жене: почему у тебя не получается, как когда-то у моей матеньки? А она: вырос ты, Ванюша, в детстве времена были голодные, все и казалось вкуснее. А оказывается, секрет-то в другом.
— Наложи полкастрюли всякой сушки — вот тебе и весь секрет, — улыбнулась Лукерья Карповна. — У нас все свое, а в городе — за каждую граммульку заплати, да еще сходи за ней... Ты ложись, — вдруг сказала она, — а я посижу рядом, как, бывало, сиживала возле своих сыновей. Пела им песенки и байки рассказывала.