Она дождалась, пока он лег. Справилась, как подушки? Не дать ли еще одну? Подоткнула, словно младенцу, под плечо одеяло и присела на табуретку у его изголовья.
— Расскажи об Александре Васильевиче. Счастлива мать, имеющая такого сына. Но и я, хоть чужим счастьем, а все согрета.
Начал было Орач сочинять о подвигах кандидата геологических наук доцента Тюльпанова, да тут же и выдохся. Вспомнил кое-что из Саниных рассказов о том, как они были на Байкале. Об уникальном озере, хранилище чистейшей воды, которая, будто «святая», век будет стоять в сосуде и хоть бы что.
О чем еще поведать? Память шарит по пустым кладовым... О том, что сорокалетний дядя Саша Тюльпанов до самозабвения любит футбол и предпочитает смотреть его по телевизору, сидя на полу?
Увы, мы так мало знаем хорошего о людях.
А майор милиции Орач собирал, в основном, информацию отрицательного характера. Сведений о сумбурной жизни Алевтины Кузьминичны ему вполне хватило бы на роман с продолжением. Почему с продолжением? Да потому что пока было неизвестно, чем все это закончится...
Добрых чувств к Александру Тюльпанову у Орача тоже хватило бы на поэму. Но шли на ум общие слова: отзывчивый... мягкий... душевный... любимый ученик академика Генералова...
Пословица гласит: дурная слава далеко бежит, а хорошая под камнем лежит. Почему она залегла под тяжелым камнем? Кто ее туда упрятал? Наше равнодушие к ближнему? Наша зависть к чужой удаче? А ведь человек — высшее творение природы! Но, увы, не совесть природы...
Лукерья Карповна предложила гостю полистать семейный альбом.
Иван Орач еще из школьной истории помнил, что кубанские казаки — переселенцы из Запорожской Сечи. Перебрались они с Днепра на дальние кордоны государства Российского, да и прижились на степной вольнице. Об этом и поведал ему старинный альбом с металлическими застежками.
— Наши с мужем фотографии пропали, когда разбомбило хату. А этот альбом мне достался от тестя. Умер старик, я и забрала.
Мужики в галифе с лампасами, в косоворотках под поясок, в форменных фуражках. Бородатые, чубатые... Рядом с ними — чинные, гладко зачесанные матроны в многоярусных юбках и высоких шнурованных ботинках. А вокруг многочисленная детвора. Детей у всех было много, очень много.
Шорники, должно быть, жили неплохо, по крайней мере, имели возможность приглашать к себе в дом фотографа.
Но Орача больше интересовал сегодняшний день. Обратил внимание на цветное фото Лукерьи Карповны при всех регалиях. «Ого!» — удивился Орач. Вся грудь в наградах, улыбается, смущенная, не привыкшая к параду.
— Меня на Героя готовили. Приехал фотограф, отснял. В газетах писали. Но, знать, не дошел тогда мой черед, дали мне орден Трудового Красного Знамени — и на том спасибо. Да и какие я совершаю подвиги? Работаю. Земля своего требует, я ей угождаю, и всех-то делов. Деды-прадеды наши на этой же земле работали не меньше и не хуже нас. Правда, тогда еще не было сахарной свеклы, но были пшеница, подсолнечник и кукуруза, бахча и огород. Надо было жить, детей растить, вот и делали свое дело. Никто им не давал за это орденов. А меня отметили из всего рода.
Дальше шли любительские фотографии. Некоторые из них уже выцвели.
— Это все Анна. Купила я ей фотоаппарат: на́, только не бездельничай. Да не хватило у девчонки терпения. На всякое серьезное дело человеку нужно терпение. А у нее в ту пору гулял ветер в голове.
И вдруг... Принимаясь за альбом, Иван Иванович, конечно же, надеялся найти в нем что-то интересное. Но не такое. Групповой снимок. Семь человек. Шестеро пареньков и одна девчонка. Если бы не такой вызывающий вид — кто-то выставил напоказ бутылку с вином, — можно было бы подумать: школьники-старшеклассники или учащиеся техникума.
Орач сразу узнал Анну. Молоденькая, прехорошенькая. Лукавые глазки. Сочные губы. Волосы в завитушках. Словно принцесса из сказки, которую влюбленный великан носил в шкатулочке у себя на груди. Уже округлилась пухленькая фигурка. Анна стояла в центре, а обнимал ее за плечи....
Нет, это могло только померещиться. Анну облапил обеими руками Кузьмаков! И пьяно улыбался. Узкие, злые глазки прищурены, мелкие зубы, тонкие губы... «Суслик» — в этом не могло быть сомнений.
Кузьмаков выглядел гораздо старше всех. Всем было лет по пятнадцать-шестнадцать, а ему не менее двадцати двух — двадцати пяти.
— А это кто? — осторожно спросил Иван Иванович.
— Ее дружок, — недовольно ответила мать.
— Что же вы бережете такую фотографию? — удивился Иван Иванович.