— Может быть, господин командующий, указав на меня, вы сделали не самый лучший выбор. Я знаю вьетнамский язык и два года работал по программе «умиротворения» вьетнамской деревни. А это не самая лучшая точка, с которой можно судить о проблеме. Мы строили «стратегические деревни», отрывая гражданское население от влияния Вьетконга. Все было: и казни, и расстрелы, и карательные акции в крупных масштабах.
— Это тоже неплохой наблюдательный пункт, лейтенант. Самый острый.
— Острее некуда, сэр, это верно. И если судить с этого пункта, то я вам должен сказать, что они нас ненавидят! Они всегда улыбаются, очень вежливы и следят за тем, чтобы не сказать лишнего. Но, бог мой, как они нас ненавидят! Я был свидетелем, когда даже южновьетнамский офицер, — правда, он был сильно пьян — во всеуслышание распространялся, что гордится своими соотечественниками, которые бьют американцев. Друзья стали уговаривать его: «Тише, говорят, ты же восхищаешься Вьетконгом». «Ну и что? — еще громче стал кричать он. — Они тоже вьетнамцы, как и мы, и они показали американцам, что мы не дети».
— Отношения наши с союзниками, — вступил в разговор другой офицер, — очень испортились в последний год. Они нам не доверяют. Американцы, говорят они, потешаются над вьетнамцами, над полицией, армией и правительством, янки грубы, заносчивы и бесчувственны. И знаете, господин командующий, не только наши солдаты, но и многие офицеры дают для такого настроения достаточно пищи.
Оркестр заиграл «Гимн любви», одну из популярных мелодий среди военных во Вьетнаме. Разговор на какое-то время оборвался. Кое-кто стал подпевать, кто-то выбивал мелодию на крышке стола.
Музыка кончилась, и лейтенант, с которым начал беседу командующий, как бы подвел итог:
— Здесь, господин командующий, нет ничего прочного, все зыбко и неустойчиво. Только одно постоянно: чувство, что живешь, работаешь и воюешь во враждебной обстановке. Вьетнамцы, — может, среди высокопоставленных деятелей другая картина, не знаю, — ведут себя так, что не остается никаких сомнений, что они ждут не дождутся, когда мы уберемся из их страны.
— Что ж, — мрачно проговорил, поднимаясь из-за стола, Абрамс, — я думал, что вы — цвет нашей армии и ее будущее — развеете мои опасения, а вы их усилили.
Когда Абрамс отошел к столу, где сидели штабные генералы, кто-то из офицеров сказал:
— А жернова войны перемалывают нас. Мы потеряли уже тридцать тысяч человек. А сколько искалеченных? Хочется знать, сжимаются ли сердца у американцев там, дома, когда они слушают сообщения из Вьетнама? Или это проходит, не задевая сознания? Вот недавно убили моего дружка, с которым мы в детстве вместе играли в войну. Разве мы могли думать, какую войну готовит нам судьба? А ему оставалось дослужить всего три недели. Их-то ему и не хватило, чтобы вернуться домой и рассказать о войне своим будущим детям и внукам, чтобы ночью, просыпаясь от кошмара, облегченно вздохнуть, поняв, что это только сон. Нет, наверное, никому из нас память о Вьетнаме не даст спокойно спать. Даже много лет спустя.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В ноябре ушедшего 1968 года по многим городам Западной Европы прошли массовые митинги. Колонны с лозунгами: «Американцы, кончайте жевать резинку, начинайте говорить внятно!», «Прекратите двуличную политику, кончайте войну во Вьетнаме!» — скапливались у американских посольств и часами стояли под окнами, через решетки ограды забрасывали дворы петициями, письмами, требовали встречи с представителями посольств, чтобы высказать им все, что думают в Европе об их политике во Вьетнаме.
В Стокгольме демонстрацию протеста против грязной войны возглавил министр просвещения. В петиции правительству США, которую он подписал вместе с тысячами своих сограждан, высказывалась самая резкая критика политики Вашингтона. «Не с помощью бомб и ядов, а путем честных, конструктивных переговоров вы должны решить вьетнамскую проблему, иначе кровь, которую вы проливаете в десятках тысяч километров от Америки, будет долго оставаться позорным пятном на стране Линкольна и Вашингтона». В донесении посла Белому дому прозвучала открытая тревога в связи с ростом антиамериканских настроений в Скандинавских странах, которые имеют большой вес в европейской политике США.