— Вам плохо, господин полковник? — участливо спросил он. — Надо вызвать врача.
Смит хотел ответить, что никакого врача ему не надо, сейчас выйдет на свежий воздух и все пройдет, но сильный болевой приступ как удар тупым предметом по голове чуть не привел к потере сознания. Он покачнулся в кресле, не сдержав стона. Дежурный по внутренней связи вызвал врача.
Через полчаса полковник Смит по его совету поехал домой. Голова уже не болела, но сам он был совершенно разбитым.
Приняв ванну, Юджин лег на широкий диван, и снова тяжелые мысли зароились в голове: «Надо что-то делать». Достав книжку с телефонами, он стал искать, кому бы позвонить. Друзей было не так много. Ричард Стрейтон. Юджин поднялся с дивана. «Вот кто мне нужен сейчас», — подумал он и стал набирать номер.
Ричард словно ждал телефонного звонка и очень обрадовался, узнав голос друга.
— Юджин, — говорил он, — мы уже стали беспокоиться: не забыл ли ты нас, не обиделся ли на что-нибудь? Как ты поживаешь?
— Ричард, — чувствуя, что голова снова начинает болеть, — ты можешь ко мне приехать? Очень нужно посоветоваться. И если можно, захвати с собой что-нибудь от головной боли.
Минут через сорок Стрейтон уже был в квартире Смита. Выпив привезенные им таблетки, от которых стало лучше, чем от тех, что дал врач, Юджин начал рассказывать о своих сомнениях и терзаниях. Это продолжалось долго, но Ричард лишь несколько раз перебил его, чтобы уточнить какие-то детали.
— Понимаешь, Дик, мне кажется, что я скоро сойду с ума. Полный внутренний разлад. Я чувствую, что, когда я иду по улице, правда, ходить приходится не так часто, прохожие осуждающе смотрят на меня. Потом одергиваю себя: почему они должны смотреть на меня таким образом? В чем я виноват перед людьми?
— Знаешь, Юджин, это не прохожие, а сам на себя ты смотришь осуждающе. Так долго ты не выдержишь.
— Я боюсь позвонить одному человеку, — сказал Смит, — он один из видных журналистов. Но я не хочу ни сенсаций, ни предательства.
— Ты все еще в шорах своего представления о порядочности, — сказал Дик. — Почему свое желание открыть глаза народу на тех, кто им правит, ты называешь предательством?
— Как ты не понимаешь, Дик! Я же — военный человек и считаю, что любое, даже невинное разглашение известной мне секретной информации может рассматриваться как предательство.
— Ладно, не будем спорить на эту тему. Позвонив приятелю, опытному в делах политики, ты ничем не нарушаешь этики. Ты же ничего ему не обещаешь. Посоветуйся, может быть, он отнесется к этому не так, как ты думаешь. Опубликовать то, о чем ты рассказал мне, — это взорвать бомбу огромной разрушительной силы. И может быть — спасти тысячи парней, которые еще находятся во Вьетнаме.
— Но ты понимаешь, Дик, что будет, если мое начальство докопается до этого? Конец моей военной службе, может быть, даже военный трибунал.
— Да, тут надо все хорошенько взвесить, Юджин. Ты прав, дело слишком серьезное и даже опасное. Решай сам.
— Ты не думай, что я боюсь из-за карьеры. Нет. Меня тревожит, что на меня будут смотреть как на предателя.
— А разве не предательство было бросить нас в пламя вьетнамской войны, обмануть весь народ?
— Все равно, Дик, только когда топор висит над головой, с опаской начинаешь думать: не обрушится ли сейчас он на тебя? Ну, ладно, я буду думать. И как только приму решение, позвоню тебе.
13 июня 1971 года Юджин входил в здание Пентагона, чувствуя, что жизнь его отныне пойдет по другой колее. Пентагон гудел. Никто не работал. В кафе, коридорах и холлах министерства обороны группы офицеров и генералов перекатывались, как шарики ртути, обсуждая самую потрясающую сенсацию: «Нью-Йорк таймс» начала публикацию секретных документов Пентагона под крупным заголовком «История принятия американских решений в отношении политики во Вьетнаме».
Уже на следующий день компетентные правительственные органы признали полную подлинность документов, теряясь, однако, в догадках, как они попали в редакцию. На вопросы правительства редакция отвечать отказалась. Правительство обратилось в Верховный суд с просьбой запретить публикацию документов, наносящих непоправимый ущерб государственным интересам и престижу страны.
Нью-йоркский суд решил предъявить обвинение газете по статье уголовного кодекса о шпионаже. Судебное решение в первой инстанции нью-йоркского суда не удовлетворило редакцию, и она подала жалобу в Верховный суд, который шестью голосами против трех отклонил любые меры преследования газеты, но запретил публикацию секретных документов.