Он был хорошим рассказчиком, знал, когда надо сделать паузу, чтобы захватить внимание слушателя. Генерал ждал, что Смит не выдержит и задаст вопрос, но полковник тоже умел управлять беседой: он знал, что генералу некуда деться, расскажет. Дин улыбнулся, поняв, что его небольшая хитрость не удалась.
— По согласованию с заинтересованными организациями — от нашего министерства до компании «Доу кэмикл», от ЦРУ до управления психологической войной — было решено испробовать во Вьетнаме дефолианты нового поколения. Посмотреть их эффективность. Однако мы не хотели гласности. И в Париж сообщили: мы не собирались и не собираемся отравлять их атмосферу, как на переговорах, так и во Вьетнаме. Это сведения из непроверенных источников.
— И была дана команда отказаться от испытания?
— Была, только к тому времени самолеты C-123 обработали 38 тысяч акров полей и джунглей. И теперь Вашингтон ждет скандала. Как только до Парижа дойдет, что яды применены, печать поднимет такой шум, что нам придется затыкать уши. И вот тебе сразу дано сверхважное задание: узнать, как утекла информация из штаба и как она оказалась в Париже. И я тебе не завидую, Юджин. Еще можно что-то узнать, наконец, придумать удовлетворительное объяснение утечки информации. Но у кого ты будешь спрашивать, как она переправлена в Париж? Не пойдешь же ты в штаб к генералу Ле Ханю с таким вопросом?
— А что, генерал Ле Хань располагается в районе Плейку? — спросил Смит.
— По сообщениям наших агентов, генерал Ле Хань получил повышение, он стал заместителем командующего фронтом.
— Ну что ж, — сказал полковник, — это ему награда за Фусань и поражение Уэстморленда.
— В его штабе работают хорошие разведчики, Юджин. Я это говорю в связи с твоим вторым заданием. Не знаю, каким образом, но они узнали о плане нашего совместного с вьетнамцами наступления из района Тханьдык в западном направлении. Там, как донесла воздушная разведка, сконцентрированы крупные силы Вьетконга. План был настолько засекречен, что о нем знали только несколько старших офицеров. И как это ни странно, он, по-видимому, все-таки оказался в штабе Ле Ханя. Наступление сразу пошло не так, как было задумано. Сначала из-за неготовности авиации задержалась бомбовая обработка предполагаемого района. Но это уже наша вина, Ле Хань к ней отношения не имеет, хотя кое-кому очень хотелось бы и это свалить на него, чтобы не признавать своих ошибок. Потом при переброске южновьетнамской пехоты один вертолет взорвался в воздухе, а другой врезался в землю. Комиссия, которая проверяла причину аварии, пришла к выводу, что это — результат диверсии. Не знаю, насколько это верно, ведь от вертолетов остались одни обломки, но от констатации факта диверсии результат не меняется: еще не увидев и не услышав противника, мы потеряли восемьдесят с лишним человек, в том числе семь наших офицеров и солдат. Но это было только начало. Когда подразделения достигли исходного рубежа и начали наступление, они не встретили ни малейшего сопротивления — Вьетконг покинул свои позиции и скрылся в горах и джунглях. Двое суток подразделения, общей численностью до дивизии, заняв довольно широкую линию фронта, вели разведку, готовились сразу предпринять бросок, если противник будет обнаружен. Но он исчез, как растаял. На третьи сутки было решено скомандовать сбор и отвести подразделения в район Плейку. Мы ведь не можем сейчас держать гарнизоны там, где оборонять нечего, и подвергать опасности важные объекты. Утром соединение вертолетов получило приказ о переброске войск, а ночью эти войска подверглись нападению противника.
— Слушаю тебя, Билл, и будто не уезжал из Вьетнама. Все здесь повторяется. Снова — утечка информации, засады, внезапное нападение, наше неумение воевать ночью, потеря элементарной бдительности, — с горечью в голосе говорил Смит, — и в результате гибель десятков людей…
— Десятков? — перебил его генерал. — Да, десятков наших ребят, а вьетнамцы и корейцы потеряли сотни, не считая тех, кто добровольно перешел на сторону Вьетконга. Я здесь, Юджин, меньше года — очень сожалею, что нам не удалось поработать вместе, — но уже начинаю смотреть на ситуацию через очки с самыми темными стеклами.
— Мне на это потребовалось больше времени, — признался Смит, — где-то на третьем году я почувствовал, что вера в победу выходит из меня, как воздух из шара.