К 10 часам сардинцы заняли свои прежние укрепления на Телеграфной горе и Карловских высотах. На горе Гасфорта закрепились подошедшие из резерва три турецких батальона.{476}
Личный состав 5-го батальона берсальеров совместно с французскими зуавами участвовал в атаке, пытаясь отбить у русских Трактирный мост. Овладев им, зуавы, в знак признания доблести и бесстрашия пьемонтских берсальеров, вручили им свой головной убор «…феску, а берсальеры — свою шляпу с черными петушиными перьями».{477}
Итальянцы впоследствии оказались более склонными к фетишизму, сохранив в качестве традиционного элемента униформы берсалъеров красную феску — «шешие», которая до сих пор, наряду с другими традиционными элементами, входит в форму одежды итальянской легкой пехоты. Французы же, до конца существования зуавских частей, петушиных перьев не носили. Не понравились они им, наверное…
Говоря о заслугах пьмонтцев, сам Риччи не склонен к их преувеличению: «Каковы заслуги нашего сардинского корпуса в ходе Чернореченского сражения? Осмелюсь утверждать, что мы были начеку и вовремя обнаружили атакующие действия противника своими передовыми форпостами и твердо оборонялись и держались в первой фазе сражения. Мы своевременно перешли от обороны к наступлению во второй фазе и этим наш экспедиционный корпус сыграл важную роль в достижении победы союзниками. Претендовать на большее было бы преувеличением, но и отрицать то что нами было сделано, также было бы несправедливо».{478}
В то же время, не подлежит сомнению, что моральный настрой пьемонтцев был высоким: «Когда стало ясно, что намечается большое сражение, живое беспокойство проявилось среди пьемонтцев больных холерой, тифом, находившихся в лазаретах. Они покидали их, заявляя, что выздоровели и хотят стать в строй, занять свои места в траншеях среди своих боевых товарищей. Сначала их пытались остановить, запретить покидать больничные палатки, но затем вынуждены были уступить. И правда, что можно ответить людям, которые со слезами на глазах вам говорят: “Мы хотим воевать. Когда наши товарищи сражаются, мы не можем оставаться в палатках, дайте нам оружие и вы увидите, что мы выполним свой долг!”. И все видели, как эти изможденные и высохшие от длительных страданий люди брали дрожащими руками ружья, занимали свои места в траншеях с трудом удерживаясь на ногах. Часто приходилось их укладывать на землю почти без признаков жизни, но все они оставались твердыми, решительными и непреклонными. О друг мой, когда видишь подобное, то наверняка уверуешь в то, что солдат окружен ореолом морального величия, возвышающего его над всеми. Тогда любить его — это не только требование устава, но и веление сердца. Это чувство во многом сходно с отцовским. Это чувство, которое помимо любви и уважения к солдату, делает честь тому, кто его испытывает и проявляет!»{479}
Недаром современники считают, что единственной из сторон, участвовавших в сражении, мотивированной более других — были как раз сардинцы. В Крыму они бились за объединение своей Италии.
СЕВАСТОПОЛЬ: ОЖИДАНИЕ БЕЗ НАДЕЖДЫ
Все время когда шла кровавая схватка на берегах Черной речки, севастопольский гарнизон находился в напряжении. Все ждали сигнала к началу действий: «Страшное затишье, ни одного выстрела; мы все наготове, лошади оседланы, каждый имеет свое назначение; Хрулев в рубашке, с трубкой, нетерпеливо ходит по коридорам и грызет янтарь. 4 часа, первый телеграфический сигнал: «наши наступают»; 5 часов, второй сигнал — «бой начался»; 6 часов — «бой продолжается». В 7, в 8 и в 9 часов, повторяется сигнал «бой продолжается» и больше сигналов не было. Можно представить наше положение. С платформы батареи нам видно было, как неприятельские колонны из Камыша направились к месту сражения (12 верст пересеченной местности). Мы видели, как против нас французы выходили из траншей, строились в колонны, отправлялись туда же; против нас оставались одни турки».{480}
Хрулев нервничал. Опытный военачальник мог понимать — что-то произошло, запущенная многотысячная машина дала сбой. На его глазах упускалась реальная возможность если не нанести сокрушающий удар, то хотя бы создать проблемы для союзников, облегчить положение сражающихся на Черной речке: «Хрулев выходил из себя от нетерпения, в 9 часов, вошел в комнату, где мы сидели, сел в кресло и обращаясь к Самарину, спросил: “что вы думаете они делают?” — “Не знаю.” — “Бегут, подлецы!” И прибавив энергическую брань, быстро начал ходить».{481} Понимая, что дальше так продолжаться не может, он начинает действовать на свое усмотрение. Первое что делает — пытается получить независимую информацию: «Потом послал Самарина и Макарова на поле сражения, приказав первому воротится сейчас, а второму ожидать окончания. Им надо было переправиться через бухту и по горам 17 верст проскакать до места битвы».{482}