Основываясь на своих расчетах, Вревский «…полагал необходимым, по прибытию ожидаемых подкреплений, не отлагая далее, предпринять что-либо решительное, дабы во что бы то ни стало выйти наконец из того тяжкого положения, которое гарнизон Севастопольский выдерживал уже более десяти месяцев».{117}
Логика элементарная. Вревский подсказывал выход из положения, в котором находились русские войска под Севастополем к тому времени. Все понимали, что группировка своих сил настолько велика, что Крым неприятелю уже никак не взять. Но и Севастополь становился «черной дырой» в которую улетают деньги, люди, продукты и порох… При этом с каждым месяцем дыра эта становится все прожорливее и прожорливее. Поэтому оставалось или победить, что было совсем маловероятно, или уйдя из крепости, не дать союзникам открыть еще одну операционную линию — на Перекоп.
Решили попробовать сначала победить: «…бесспорный и блестящий успех русской армии при отражении штурма 6(18) июня не очень окрылил царя, а упорно продолжавшиеся в июне и июле бомбардировки Севастополя заставили его окончательно стать на такую точку зрения: севастопольский гарнизон систематически истребляется, и пополнения не могут вполне покрывать эти потери, — сдать Севастополь все равно придется. Так не лучше ли хоть дать решительный бой, выйти в поле и попытаться сделать то, что не удалось при Инкермане, т.е. сбросить неприятеля с окрестных высот и заставить его снять осаду».{118}
В этом решении чувствуется господствовавшее в европейской военной мысли влияние А. Жомини, привлекавшегося к планированию операций Крымской войны, безосновательно утверждавшего, что победу над противником следует достигать не маневрированием, а решительным сражением. Военные труды этого мыслителя еще к началу Крымской войны утеряли свое значение и перестали быть сборниками передовых идей в военном искусстве. Скажем так: к войнам начала века он не успел, а к середине XIX в. безнадежно опоздал. Однако слепое преклонение перед его идеями не только сохранялось, но иногда и доминировало в русской военной мысли. Отсюда и неуклюжесть в маневрировании русской армии, постоянное упреждение ее замыслов неприятелем. К слову сказать, увлекшиеся воззрениями Жомини французы, особенно Наполеон III, поплатились за это под Седаном в 1870 г., когда пытались, сосредоточив в одном месте крупную группировку войск, в генеральном сражении сокрушить постоянно маневрирующих пруссаков.{119}
Интересно, что почти все, причастные в той или иной степени к разработке замысла грядущего сражения, впоследствии дружно утверждали, что заранее не верили в его успех. Однако это не помешало им своей волей обречь на героическую, но бессмысленную смерть тысячи своих соотечественников.
Откажемся от названия их действий «преступными». Подобное слишком громко и не соответствует истине. Они действовали как могли и как умели. Это было системой. Отсутствием принципиальности и нежеланием идти против воли лица, приближенного к императорскому престолу, они подписали приговор и обрекли на напрасную гибель тысячи солдат и офицеров; некоторым из них это безволие, замешанное на угодничестве, тоже стоило собственной жизни. Возразить воле самодержца хватило характера лишь немногим. Тем более, уже не нужно было переубеждать главнокомандующего — что делать. Было ясно, что «…обороняющемуся оставалось только принять против союзников какие-либо решительные меры, чтобы выйти из того затруднительного положения, в котором застал нас одиннадцатый месяц обороны, или же добровольно очистить Южную сторону Севастополя, чтобы сосредоточить армию для действий в поле».{120}
ЧТО ДЕЛАТЬ?
Итак, обстановка требовала решительных действий. Но как, где и какими силами? Нельзя бросаться в крайность, сваливая всю вину на главнокомандующего, утверждая, что Горчаков — единственный автор этого провалившегося мероприятия. Более того, как раз именно он изначально сомневался в перспективах сражения. Успешно отраженный штурм дал ему повод для некоторого энтузиазма и определенного воодушевления, плодом которых и стала идея нового сражения вне крепостной линии (а вдруг победим?). Но спустя некоторое время реальность осознания обстановки возобладала. В записке князя от 14 (26) июля 1855 г. подтверждаются его опасения. «…Обратиться к наступлению, т.е. совокупному штурму укрепленных позиций Сапун-горы, от Черной речки и неприятельских апрошей, от восточной стороны Севастополя без значительного численного превосходства — дело крайне опасное: отбитие подобной атаки может повлечь за собой непосредственное падение Севастополя».{121} 17 июля эти доводы излагались Горчаковым в письме на имя военного министра. Смысл их был один — без усиления численности крымской группировки войск всякое движение вперед губительно для крепости и может привести к разгрому военной группировки в Крыму. «Было бы просто сумасшествием начинать наступление против превосходного в числе неприятеля, главные силы которого занимают, кроме того, неприступные позиции. Первый день я бы двинулся вперед; второй я бы отбросил неприятельский авангард и написал бы великолепную реляцию; третий день я был бы разбит, с потерею от 10 до 15 тысяч человек, и четвертый день Севастополь и значительная часть армии были бы потеряны».{122}