Хотя Сашка старался… Зная не плохо биологию, он, все-таки, умел использовать те малые крохи знаний (как оказалось) для нашего выживания. Поэтому мы все время жевали цветки одуванчика, трилистника клевера. Ели молодые листья будры плющевидной, корни чесночника черешчатого, и варенные листья мокричника. А на остатках масла порой жарили зеленые, молодые листья подорожника, отваривали корни лопуха. И, конечно, в еду шло все, что двигалось и ползало, все, что плавало и, что удавалось поймать, найти Сашке. Были ли это яйца птиц, улитки, лягушки, земляные черви, которых мы в основном варили в кастрюле над костром, добавляя туда по горсти круп, а когда они закончились листья растений. Чай мы заваривали из хвои сосны или ели, для этого срывая молодые верхушки веточек. А ранки смазывали хвойной смолой — живицей. Может потому и не болели, столь долгий срок.
А может, что и было верней, в попытке выжить, просто не успевали трать время на такую роскошь, как болеть.
С середины лета в горах стали спеть ягоды: земляника, малина, смородина, а потом ежевика, кизил. К осени стали попадаться грибы, Сашка знал и в них толк, потому к нашему столу добавились жаренные на костре или в сковородке (правда, без масла) подосиновик, масленок, моховик. Вкус был так себе, но как говорится: «На безрыбье и рак рыба», потому мы были рады и этой еде.
Брат, за время нашего жития в горах, схуднул сильнее чем я, одежда на нем не больно чистая и местами прохудившаяся до дыр (которые мы штопали, как могли) висела мешковато, точно то были не его спортивные штаны, футболка и олимпийка, а снятые с чужого плеча, во много раз его размеры превосходящие. Вещи и на мне также висели, и, кажется, смотрелись более потертыми. Может потому как я лазил на деревья чаще чем Сашка, и все время слонялся возле ягодных кустов, оставляя там кусочки тканей.
Когда с деревьев полетели первые шафранового оттенка листья, а в долине, где раньше лежал наш город все замерло, и сами сигарообразные инопланетные корабли стали летать реже, брат решил сходить на разведку в ближайший хутор, расположенный в сутках ходу от нашей лачуге.
Он, почему-то был уверен, что папа в свой срок направился именно туда.
Он, почему-то был уверен, что люди там еще живут. И так как сам хутор затерян в горах, люди, выжившие в нем, смогут помочь и нам.
И он был убежден, что без помощи людей мы зиму не переживем.
Не переживем без отопления, еды, одежды…
Я помню, как долго брат пытался добиться от меня согласия на этот поход… И как я в свою очередь избегал того разговора.
Наша лачуга лепилась к склону горы, густо поросшему лесом, который в свою очередь плавно переходил в балку, где струилась небольшая речушка. Ее питали многочисленные родники, выбивающиеся особенно часто из смежной горы, наблюдаемо ниже по руслу реки словно пересекаясь с нашим хребтом. Эти места были изрыты вытянутыми балками, урочищами и горными массивами, не только с каменистыми уступами вершин, уже примеривших белые покрывала снегов, но и не менее скалистых каньонов с крутыми склонами, по дну которых текли извилистые, торопливые реки. Впрочем, в ближайшем наблюдении то, все-таки, были нагорья, где правили лесные дали и долины, окутанные зелеными мхами, кажется, заполонившие не только берега рек, скалистые выходы, стволы деревьев, но и саму почву. Лишь редкостью среди гор просматривались залысины, которые покинули деревья, оставив в обороне одни кустарники да травы.
Чаще всего, я слонялся либо на нашем склоне, где стояла лачуга, либо на соседнем. Сашка, однако, ходил дальше, как по самой балке, так и переходил ближайшие хребты, словно все время пребывал в поисках выживших людей. Иногда он уходил на день, хотя неизменно возвращался к вечеру. Я знал, что сразу за нашей горной грядой и следующей за ней соседней, в узком урочище, есть дорога. Та самая по которой когда-то нас сюда привел папа. Именно по этой дороге Сашка и хотел отправиться в ближайший хутор на разведку, пугая меня самим уходом и возможным очередным исчезновением в никуда.
Видимо, потому как я боялся того разговора, стараясь от него скрыться долгое время… Я запомнил его до мельчайшей детали… Так помнят, что-то очень важное, что невозможно забыть… Ярчайший всплеск воссоздающий не только сам разговор, но и запах, краски произошедшего момента.
Потому в памяти не просто всплывает, а, прямо-таки, в четкости воспроизводится слегка объятая желтым цветом листва леса, и проникающие через ветви деревьев все еще золотые лучи солнца, подсвечивающие зелень травы так, что, кажется, и сами ее кончики на концах сияют побуревшими капельками. Пряный запах витает вокруг, очевидно, оставленный сорванной и смятой моими пальцами травы, и назойливо поет с ближайшей ветки какая-то птичка, выводя свое «цити-цити», в том растягивая последнюю букву. Брат стоит напротив меня, крепко удерживая за плечи. Его смуглая кожа словно переливается в сиянии света красноватым отблеском, вроде он ее перед разговором чем-то намазал, а скуластое лицо с квадратной челюстью, как и сам раздвоенный на кончике подбородок, покрытый вихрастой короткой щетиной, легонечко вздрагивает, особенно когда он перекатывает желваками. Пожалуй, и прямой нос Сашки с острым кончиком и тонкие губы чуть колеблются от волнения. Брат выше меня головы на три, он все еще широкоплеч, даже после пережитых невзгод, а руки его крепки и сильны, мне не вырваться, хотя я и пытаюсь, отворачиваю голову, закрываю глаза, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, не заплакать.