Лив похлопала себя по нагрудному карману, ощутив острый металл под тканью.
— Я нашла кое-что на болоте, что может помочь расследованию.
— Да-а? — хором воскликнули оба.
— Я наткнулась на отцовские очки. Они лежали рядом с охотничьей вышкой. Без очков он ничего не видел. Всегда их носил.
Она осторожно достала очки из кармана и положила на стол перед Хассаном. Дужки блеснули в свете лампы.
— Думаю, там его и застрелили, — выпалила Лив. — На болоте. Как и говорила Серудия. Как же я сразу этого не поняла! Она сказала, что нашла папину шапку там, где растет морошка.
Хассан надел резиновые перчатки, которые были у него в кармане, и поднял очки. Тщательно изучив их, спросил Лив:
— Можешь показать, где ты их нашла?
— Могу. Они лежали к югу от вышки.
— Они точно принадлежали Видару?
Симон и Лив кивнули — еще бы, не узнать эти очки.
Хассан, не спрашивая разрешения, убрал очки в бумажный пакетик, помеченный сегодняшней датой. Странно было видеть, как полиция обращается с личными вещами Видара. Осторожно и бесцеремонно одновременно. Без владельца вещи Видара утратили свою силу, утратили связь с реальностью.
ВЕСНА 2003 ГОДА
В темноте их дома ребенок растет как экзотический цветок. Пришла весна, и тихие комнаты наполнились светом. Они с отцом склоняются над мальчиком, ищут свои черты в сморщенном личике, исполненные страха, на какой способны только те, кто любит.
Частые поездки в поликлинику усиливают тревогу. Она несет ребенка, прижав его головку к своему плечу. С каждым днем он все больше и все тяжелее. Он ест, спит, плачет, хватает ее пальцы в свои сильные кулачки. Каждое утро она разглядывает его мягкое тельце, гладит пушок на макушке — и ищет в глазах-пуговках признаки монстра, который, возможно, прячется внутри. Ее не оставляет чувство, что он болен какой-то болезнью, которую не могут определить врачи. Она почти уверена, что с ним что-то не так, он не такой, как другие дети. Ему не стоило появляться на свет.
— Все с ним в порядке, — говорит отец. — Не глупи.
Но в поликлинике пот течет по затылку, несмотря на то что по утрам деревья все еще покрыты инеем. Отец, как всегда, ждет ее на парковке. Яркое солнце слепит глаза в кабинете врача. Она смотрит, как ребенка взвешивают. Солнечный свет создает нимб вокруг маленькой головки. Врач с улыбкой говорит:
— Какой хорошенький мальчик.
Ребенок набирает вес. Все хорошо. Никаких нареканий. Ни слова про монстра внутри. Врач больше переживает за нее.
— Тебе кто-нибудь помогает с ребенком? Время от времени нужно отдыхать.
— Я справляюсь.
— А отец мальчика? Ты так с ним и не связывалась?
— Нет, я его не знаю.
Ложь — как большое теплое одеяло, которым она укутывает себя и ребенка. Плотная непроницаемая ткань, способная защитить их от всего на свете. А на парковке отец, закрыв лицо руками, качается взад-вперед.
Утро выдалось свежее и ясное. Лив пошла в обход дома Серудии, чтобы не столкнуться с ней. Издалека были слышны крики птиц, которых подкармливала старушка.
Усадьба Карла-Эрика была на холме. В ней выросло несколько поколений, но, в отличие от усадьбы Бьёрнлундов, о ней хорошо заботились. Лив вспомнилась сцена из детства: она сидит в нагретой солнцем кухне и окунает миндальное печенье в кофе, а Видар и Карл-Эрик говорят о чем-то на заднем дворе. «Перекинулись парой слов», — так Видар охарактеризовал их разговор. Даже после того, как Карл-Эрик запустил в него бутылкой и Видару пришлось улепетывать, он утверждал, что они всего лишь «перекинулись парой слов». После этого случая Видар много раз предостерегал Лив насчет Карла-Эрика, утверждал, что у родственника не все в порядке с головой и что его нельзя оставлять наедине с женщинами. «Неспроста он никогда так и не женился», — добавлял он.
Лицо Карла-Эрика было опухшее. Серая кожа вся в крупных черных порах.
— Это ты, Лив? Входи, входи.
Внутри дом был еще лучше, чем снаружи. Недавно отремонтированная кухня. Новые полы. Ступая по полу в носках, Лив поймала себя на том, что шепчет молитву, как в церкви, хотя толком не знала слова.
Карл-Эрик поставил на стол кофе в френч-прессе и спросил, нужно ли ей молоко. Скрытый дверцей холодильника, он что-то жадно отхлебнул.
— Или, может, чего покрепче? — раздался его голос.
— Спасибо, кофе достаточно.