Лив обвела взглядом картины над диваном. Черное высохшее дерево, простиравшее голые ветви к затянутому тучами небу. На всех выполненных чернилами рисунках дерево одно и то же, но с разных ракурсов. Рябина, на которой повесилась Кристина. У Лив мурашки пробежали по коже.
Раздался звук открываемой банки с пивом. Лив невольно вздрогнула.
— Как вы с Симоном?
— Справляемся.
— Полиция тут чуть ли не каждый второй день. Задают кучу вопросов. Но непохоже, чтобы они нашли преступника. Или, может, тебе что-то известно?
Лив покачала головой. Подумала было об очках Видара, найденных на болоте, но решила ничего не говорить. На всякий случай.
— Это ужасно, — сказал он. — Что вы, родня Видара, ничего не знаете. Просто скандал какой-то, что они не ставят вас в известность.
Карл-Эрик отпил пива и подавил отрыжку. Замедленные движения говорили, что это далеко не первая банка за сегодня. Слезящиеся глаза уставились на Лив. Ей захотелось убежать.
— Я так и не понял, почему ты осталась жить с Видаром. Думал, ты хочешь посмотреть мир. Хочешь жить своей жизнью.
Лив уже пожалела, что отказалась от спиртного. Алкоголь придал бы ей смелости встретить такие вопросы. Кухонный стол, как и пол, был новехонький — без единой царапины, без единого изъяна.
— Я пришла поговорить о тебе и папе, — сказала она. — И о вашей ссоре.
Карл-Эрик раздавил пустую банку в руке и достал новую. Щеки над бородой покраснели.
— О мертвых плохо не говорят, но я скажу тебе то же, что уже говорил полиции. Я не оплакиваю кончину Видара, скорее наоборот. Наконец-то в деревне можно вздохнуть свободно. Знай я, кто его прикончил, пожал бы руку.
В Лив проснулась неожиданная жгучая злоба. Кофта прилипла к спине. Мертвое дерево на картинах ожило и зашевелилось.
— Зачем ты так?
— Подожди минутку.
Карл-Эрик вышел в другую комнату. Слышно было, как он выдвигает ящики, перебирает их содержимое. Пока Лив ждала, ее внимание привлек нож на кухонной стойке. Ножны были из темной кожи, а рукоятка — из оленьего рога с гравировкой. Точно такой же нож Видар всегда носил на поясе. Она поднялась и провела кончиками пальцев по рукоятке, прислушиваясь к звукам из соседней комнаты. Затем вытащила нож из ножен, поднесла к глазам. Внутри росли неприятные ощущения.
Карл-Эрик вернулся, и Лив показала на нож:
— У папы был точно такой же.
Он оперся о дверную раму и, прищурившись, посмотрел на нее.
— Этот нож у меня с детства. Подарок дяди Хенрика, он сам мастерил ножи. Видару Хенрик тоже не чужой, так что вполне вероятно, что у твоего отца был подобный. Но этот мой собственный — даю слово.
Под мышкой у него был фотоальбом, который он положил на стол.
— Присаживайся. Погляди старые фото. Они многое могут рассказать.
С неохотой Лив отложила нож, села за стол, но открывать альбом не стала. Карл-Эрик сам стал дрожащими руками перелистывать страницы. Фотографии были из тех времен, когда худые еще щеки Карла-Эрика украшали бакенбарды. И везде он так широко улыбался, что она не сразу его узнала. Зато у нее не было никаких сомнений в том, что за женщина рядом с ним. Волосы тяжелые, как нефть, и взгляд, от которого кровь стыла в жилах. Глаза, которые она видела в зеркале каждое утро.
Рука Карла-Эрика обнимала Кристину за талию. Головы близко-близко. На одном из снимков они купались в озере голышом на фоне заката. На другом — стояли на лыжах в одинаковых шапочках. В альбоме на фото были и другие люди, но она узнала только юного Видара. Он улыбался, как все. Но не его рука обнимала Кристину за талию.
Лив подняла глаза на Карла-Эрика. Губы его были сжаты в тонкую красную линию в глубине бороды.
— Вы с мамой встречались?
— Кристина была главной любовью моей жизни. Единственной женщиной, которую я когда-либо любил.
Он заявил это решительным голосом, без тени опьянения. На лице отразилось страдание.
— Но что произошло?
— Много чего произошло. Видар украл ее у меня. И мой мир рухнул.
— Папа, ты можешь сделать мне косичку «рыбий хвост»?
— Рыбий что?
— «Рыбий хвост». Это такая толстая косичка, похожая на рыбью кость.
— Звучит странно.
— Ее очень сложно заплести, но мама Джамили умеет. Она парикмахер.
— Наверняка я тоже смогу научиться.
Ваня улыбнулась ему с заднего сиденья.
— Джамиля говорит, что мамы лучше пап умеют заплетать косички, но я сказала ей, что мой папа умеет делать все прически, какие есть на Ютьюбе.
Они свернули к дому. Лиам расхохотался.
— Ладно, попробую.
Его тронула гордость в голосе дочери. Наверное, он никогда не привыкнет к тому, что в этом мире есть хоть одна душа, которая так сильно верит в него и думает о нем только хорошее.