Точно такой луг, помнится, в таком же колдовском туманном оцепенении не раз снился в долгих полярных рейсах. Снился табун, который, вздрогнув от невидимой опасности, скачет неизвестно куда. Федор просыпался от распирающего грудь восторга; узнав нависший подволок каюты, с тоской слушал дыхание большой воды за иллюминатором. И вот он луг, живой…
Федор забрел далеко в глубь луга. В сизой задымленной низине скрипел коростель. В близкой речной заводи, откуда наплывал холодок, плескалась рыба.
Долго слушал Федор звуки ночной земли…
Вот уже сколько часов прошло после тех мгновений, когда Федор припадал к земле, словно просил у нее прощения, а тоска по ней не исчезала, только стала чуточку тише.
Вроде немало уже погулял он, и должна бы появиться тоска по морю, как это случалось раньше.
Федор стал ходить по тамбуру; потом прижался лбом к дверному стеклу, пытаясь разглядеть за ним хотя бы очертания земли. Но там стояла сплошная тьма, а слух ловил лишь ровный гул идущего поезда.
Аня показалась в тамбуре так неожиданно, что Федор сначала растерялся, помахал руками, будто дым от этого мог куда-то уйти. Он заметил: Аня держит в руках его тужурку.
— Спасибо, — сказала она, отдавая Федору одежду. — Неудобно получилось…
— Пустяки, — поспешно проговорил Федор.
— Из кармана вашего документ выпал. Я не заметила, из какого кармана, вложила наугад. Не подумайте…
— А тут секретов нет, — сказал Федор, радуясь Ане, как ребенку. — Вот если бы потерялся.
— Тогда бы что было?
— Нагоняй жуткий.
Федору было легче с Аней, он торопливо искал в памяти какую-нибудь историю, чтобы, рассказывая, подольше задержать возле себя девушку. В то же время он боялся, что, уделяя ей внимание, может перестараться, и Аня это почувствует; ей может прийти в голову, что обязана платить ему вниманием. И без того, видно было, что ей не по себе. Федору было хорошо от сознания, что он смог помочь девушке — одолжил тужурку, купил билет, дал проводнице пятерку за услугу.
— Вы идите поспите, — сказал Федор. — Я все равно спать не буду. Мне одно дело обмозговать надо.
Аня помедлила, посмотрела на Федора, как бы проверяя, правду ли он говорит; потупилась, делаясь похожей на школьницу, боком толкнула дверь.
Так и простоял Федор в тамбуре, пока не забрезжило. В серой предутренней мгле начали промелькивать кусты, посветлело небо. Ни лесов, ни холмов еще не было видно, они лежали, объятые предутренним сном. Потом как-то сразу, словно стосковавшись по новому дню, обнажилась широкая долина, в ней уютно, дремно темнело село.
Федор обрадовался Ане, которая, вымученно улыбаясь, вышла в тамбур, неся саквояж Федора. Значит, скоро остановка. Аня передала саквояж Федору, встала рядом, тоже всматриваясь в долину, где уже можно было различить задымленные овраги, рощицы.
На Узловой было по-утреннему тихо.
Аня, оставшись наедине с Федором, растерялась, стала беспокойно осматриваться. Наконец она поняла, что ищет — автобусную стоянку. Площадь была пуста. Единственная собака, видимо разбуженная шумом поезда, покрутилась возле ларьков и скрылась.
Ане хотелось сказать Федору, что ей надо спешить в Грачевку, где ее очень ждут, сказать даже: умирает паренек. Глядя на Федора, на его надежную крепкую фигуру, на внушительную, красивую тужурку, Аня подумала, что ему, видать, все в жизни дается легко. Ему нипочем сейчас раздобыть машину.
— Я ведь должна вам… — тихо проговорила она. — Я зайцем думала проехать, а деньги у меня в деревне. Стыдно мне перед вами…
— Пустяки, — широкодушно сказал Федор. — Я человек богатый. Надо же поделиться деньгами. Ерунда все. Вы, я вижу, торопитесь. На чем вы поедете отсюда?
— Не знаю. До автобуса еще два часа. А меня ждут, ждут.
— Понятно, — сказал Федор. — У меня есть предложение. В этом городке я первый раз. А вы, я думаю, бывали тут.
— Бывала, — кивнула Аня.
Федор извлек из бокового кармашка саквояжа синюю книжку, на обложке которой белели большие буквы: «Морфлот». Полистав, Федор сказал: