Да что все вспоминать! Слеза-росинка подрожала на реснице и так, не скатившись, просохла. Аня спохватилась. Солнце подымалось все выше, небо сделалось поразительно чистым и прозрачным, а в синеве далекого леса выделялись огненные пятна: рано пожелтевшие березы. Предчувствием скорого увядания были пронизаны пойменные луга, ивовые заросли.
За дверью слышались приглушенные голоса старика и Федора, звякала посуда. Ане стало неловко оттого, что она, отлучившись на минутку, забылась, расхныкалась в уединении. Она открыла сумочку, еще раз удостоверилась в том, что коробки на месте, стала доставать зеркало и пудреницу. Зацепила пальцем бумажку, измазанную губной помадой, и вздрогнула — это была записка Сазонихи.
«Сын при смерти».
Слабость расплылась по телу, а в душе образовалась пустота. Аня растерялась, подумав, что в этот самый момент, именно в эти мгновенья умирает Саша. Ночь он продержался, собрав последние силы, чтобы умереть при свете.
А она, Аня, устроилась на теплом солнышке и жалуется себе втихомолку на жизнь.
Она встала, почти бегом бросилась к двери. Старик и Федор от неожиданности опешили, застыв кто с чем — старик держал в руке миску с холодной картошкой, Федор банку с огурцами.
— Что с тобой, доченька? — оправившись от испуга, спросил старик. — Таракана, может, увидела?
— Ехать мне надо, — виновато проговорила Аня. — Ждут меня, а я засиделась.
— Да ведь до грачевского автобуса, считай, полтора часика, — старик покосился на Федора, — может, он знает причину спешки. Вроде нет — Федор удивленно помаргивал. И старик, улыбаясь выцветшими глазами, добавил:
— Небось заснула, черти приснились.
— Да там человек помирает в деревне, — всхлипнула Аня. — А вы тут стол накрываете… Я же фельдшерица, медпунктом заведую, ездила за лекарством. Не ночь, а сплошной кошмар… Достала вот…
Она в который раз открыла сумочку.
— Человек добрый попался, — стараясь унять дрожь в голосе, говорила она. — За четверть цены отдал. За семьдесят рублей.
Старик и Федор переглянулись, но шевельнуться никто из них не посмел. Но старик все-таки начал кумекать.
— Это что же за такое лекарство? — изумился он. — Бальзам какой-нибудь китайский, а?
— Натощак не выговоришь… — внезапно уставая, сказала Аня. — Всего-то двадцать пять километров осталось, а человек, может, последний час живет — восемнадцати еще нет.
Федор недоверчиво слушал Аню, опасливо поглядывая на нее — психопатка, что ли?
— Погоди, Хведор, — молвил старик, заметив, как Федор напрягается. — Смерть, она, конечно, не всегда кого надо прибирает… Восемнадцать годков, говоришь… — Старик нахмурился, затем, словно бы провинившийся, украдчивым взглядом скользнул по углу, где когда-то, может быть, висели иконы. — Кто бы рад умереть, так ведь она, слепая, не за того берется… Я ить тоже весной захворал, ну, думаю, крышка, одно только желание было: чтоб без мучений взяла. А тут с телеграммой пришли — Степка, значит, приезжает. Ну как же я допущу, чтобы он к гробу приехал. Встал, пошатался малость, в садик вышел… А Степка через месяц явился…
— Это нас на путину кинули, отпуска отменили, Евстигнеич, — сказал Федор.
— Так вот хожу я, — приветливо сказал Евстигнеич. — Испужалась она меня. — Он помолчал, подумал. — Если бы судьба, все равно бы взяла. Значит, не судьба была… Лекарством тут ее не обманешь. Хоть мильон плати.
— Это очень сильное лекарство, — твердо произнесла Аня. — Потому и дорогое.
— Дай бог, — сказал Евстигнеич, радуясь, что Аня успокаивается. — Тогда и горячку не надо пороть. Такси у нас нет, еропланов нет, чтоб тебя мигом доставить в Грачевку. Сядь, поешь. А то вон сама качаешься, как былинка на ветру. Федор тебя проводит, в автобус посадит.
Евстигнеич пододвинул к ней табуретку, сам первым сел за стол, а Федора звать не стал — для него он был свой. На столе была сметана, огурцы с грядки — толстые, с желтинкой по бокам, помидоры.
— Молодежь, пропустите по маленькой? — поинтересовался Евстигнеич, нарочно медленно шаря под столом.
— Не хочется с утра, — сказал Федор. — День весь пропадет.
— А я вообще мало пью. Только вот вчера пришлось.
— Это по какому такому случаю? — спросил Евстигнеич. — Если не секрет, конешно.
— Да все по тому же… Доставала! — сказала Аня и рассудительно добавила: — На что только люди не идут, чтобы достать.
— Это все от баловства, — сказал Евстигнеич. — Раньше обходились. Без энтих заграничных штучек-дрючек.