Вдруг пришла неожиданная догадка. А если ей показать шоферу записку Сазонихи, как некоторые делают, получив телеграмму о смерти близкого человека? Она не раз видела: люди суют эти телеграммы в окошко кассы, с мольбой и отчаянием оглядываясь на очередь за билетами… Нет, нет, там совсем другое — там просятся на поезда и самолеты, чтобы успеть на похороны, а тут… не будет же шофер вытаскивать из автобуса одного за другим, да и записку он может принять за липу.
— Аня! Анюта-а!.. — услышала она радостно-отчаянный голос.
Это Федор, подняв оконное стекло, звал Аню. Она подбежала, задрав голову, посмотрела на Федора.
— Извини, я не могла… из-за этого…
Она ткнула подбородком в сумочку, которую держала на груди, не подозревая, что этим никак не спасется.
— Держи, — сказал Федор, просовывая в окно тужурку. — Деньги в кармане. Ищи машину. Плати, сколько попросят и даже больше.
Автобус выпустил синий дым, начал трогаться. На обеих подножках еще висели пассажиры, пытаясь втиснуться внутрь, а изнутри доносилась хриплая ругань кондукторши, требующей освободить двери.
— Возьми сумку, — сказала Аня. — Как приедешь, иди к Сазоновой Анастасии Васильевне. Скажешь: привез лекарство, Аня скоро будет. Если там еще сидит Зоя…
Автобус, зазывая, тяжело взял с места, покатил. Аня побежала рядом, глядя на Федора, который тоже смотрел на нее — выжидательно. Аня молчала, словно забыла о том, что хотела еще сказать.
— Понял, все понял! — крикнул Федор. — Все сделаю.
Федор все понял, больше того — он не просто понял и покорился неожиданному случаю, когда ничего не остается, как ехать одному в неизвестное село к незнакомым людям, а он почувствовал горячую силу, которая заставила его повторить про себя: «Все сделаю».
Плотный, гладкий мужчина беспокойно заерзал на сиденье, косился, вроде бы намекая, что ему надоело видеть Федора нависшим над ним. Федор оторвался от окна, выпрямился, сколько мог — сзади давили на спину. Сумочку Ани он держал на весу, сторожа ее глазами, опасаясь, как бы она не ударилась о твердое. Он хоть и представлял, какие они, ампулы, но сейчас воображение рисовало их такими прозрачными и слабыми, до того не способными выдержать даже малейшие толчки, что Федор пружинил ногами, когда автобус трясло.
Постепенно он приспособился ехать, находя в этих мгновенных, опережающих толчки приседаниях какое-то странное удовольствие. Он даже не замечал, что начинает раздражать очкастого, который то и дело вскидывал голову, пытаясь поймать взгляд Федора. Окончательно усвоив движения, оберегающие сумочку, Федор наконец смог посмотреть в окно.
Свет солнца сделался золотым, в нем не чувствовалось зноя, гасящего краски. Земля, дышащая благодатной сытостью, не скупилась на запахи, шедшие так густо, что их слышно было в автобусе.
Вдруг за спиной возникла возня. Федор потерял равновесие, взмахнул рукой, в которой была сумочка, взмахнул и похолодел, хватаясь другой рукой за плечо очкастого.
— Потише! — процедил мужчина.
— Толкаются… — оправдываясь, сказал Федор и перевел дыхание. Сумочкой, слава богу, он ничего твердого не задел.
— Оплачивайте за проезд, граждане!..
Услыхав голос кондукторши, Федор торопливо, боясь снова качнуться вперед, похлопал себя по карманам белых джинсов, хотя знал: денег в эти карманы он никогда не кладет. Брюки в обтяжку, из них трудно доставать.
— А сколько надо? — спросил он, миролюбиво взглянув на очкастого.
— Если до конца — полтину, — неохотно ответил тот.
Кондукторша уже трясла Федора за плечо. Федор приготовился к худшему и все-таки попробовал улыбнуться, когда кондукторша, краснея от натуги, повторила:
— Билет, говорю, бери. Оглох, что ли?
— Подождите, поищу… — сказал Федор. — Я куртку девушке отдал, а ехать не думал…
— Ищи, ищи, — с подозрительной усмешкой проговорила кондукторша. — Знаю я таких. Деньги на машину копят, бесплатно ездют.
Одна надежда оставалась у Федора: сумочка Ани. Переборов неловкость, он с трудом нащупал замочек, раскрыл сумочку. Словно совершая преступление, он стал перебирать содержимое, добрался до дна и обрадовался: блеснула мелочь. Он выскреб монеты, чувствуя, что кондукторша не спускает с него глаз, стал считать: набралось тридцать две копейки.