Осенью, когда всем классом убирали картошку, первый раз свалила его болезнь. Увезли его в беспамятстве на таком же вертолете, какой стоит сейчас на лужайке.
Два месяца спустя выписали его. Аня, знавшая, что после больницы мало кого тянет к медпункту, удивилась, когда Саша появился на пороге. Худой и бледный. Казалось, болезнь навсегда отняла у него прежнюю способность радоваться жизни. Аня помнит, как она говорила о чем угодно, даже пела смешную детскую песенку, лишь бы развеселить Сашу. Улыбки его она не дождалась, зато Саша сказал на прощание, что дорогу к ней он не забудет. Сказал так, будто был ей обязан. И так повадился ходить то один, то с дружками, и о том, что он был, Аня узнавала, когда утром выбиралась во двор: снег расчищен, лежит возле крыльца охапка дров, стоят подернутые тонкой пленкой льда полные ведра воды.
Тихий скрип кровати вывел Аню из недолгого забытья. Нет, не чудилось ей — кровать поскрипывала под Сашей, который с трудом поднял голову с подушки, пытался сесть. Но тело не слушалось его. Аня невольно подалась вперед, чтобы подсобить Саше, не успела: справился сам. В его невидящем взгляде светилась такая радость, будто Саша окончательно пересилил слабость и теперь его уже не просто свалить. Он пытался удержать себя в этом положении, покачался вперед-назад, истратив последнюю мочь, упал на подушку.
Аня отвернулась к окну. И сквозь тюлевую занавеску, как сквозь туман, разглядела фигуру в белом халате. Врач шагал к вертолету.
Аня неслышно скользнула в дверь, опять натолкнулась на Сазониху. Грузная, обессилевшая от плача женщина обняла ее, припала головой к плечу.
— Это что же, Нюта, миленькая, получается?.. Значит, не возьмут его, не положат?.. — вдруг сжалась, примолкла. Снова заговорила шепотом: — Неужто я во всем виноватая? Пять дней скрывала, думала — пройдет. Не берут его, значит, безнадежный.
— Вы сейчас слезами никому не поможете, — сказала Аня.
Вырвалась, побежала. Врач старательно обходил репейники, приближался к вертолету. Пилот уже включил двигатель; низко провисшие лопасти винта дрогнули, медленно завращались.
— Подождите! — крикнула Аня, перекрыв еще слабый, свистящий звук вертолета.
Врач обернулся. Ни удивление, ни досада не отразились на его лице. Отвернув низ рукава, он взглянул на часы; перевел взгляд на небо, на крыши, на Аню.
— Что еще от меня требуется? — вежливо поинтересовался он. — Рецепты я оставил у хозяйки.
— На каком основании вы решили, что он… — у нее не хватило духа закончить свою скороговорку словом «умрет», и она, переводя дыхание, спросила: — Неужели вам больше нечего сказать?
— На основании опыта… — нетерпеливо проговорил врач. — Когда вы, кроме училища, закончите парочку вузов, поработаете лет двадцать… Да, шансов, к сожалению, очень мало…
Аня растерялась, оглянулась назад: дом, занавешенные, бельмастые окна, застывшая в проеме двери Сазониха, бабы, детвора. Мотор уже тарахтел вовсю, и бесполезно было говорить — врач не услышит.
Врач задумался. Морщась от шума, смотрел на фельдшерицу, маленькую, приятную даже в гневе и недоумении, которые она еще не научилась прятать. Ветер от винта обдувал ее. Белый халатик без единой морщинки обтягивал грудь, ноги, все собранное в комок тело.
Врач вздохнул, угрюмо и обиженно глядя на Аню, которая могла подумать, что у него совсем нет сердца. Он и сам не был старым, но и то правда, что подобной чувствительности, какая в избытке обнаружилась у молоденькой фельдшерицы, у него давно нет.
Поразмыслив, врач сердито взмахнул рукой. Когда стало потише — пилот убрал газ, — врач порылся в саквояже, вынул записную книжку.
— Я, право, не знаю… — сказал он. — Не могу ручаться….
Аня молча ждала. Уставилась на врача немигающими, большущими глазами, старалась всем видом своим помочь тому справиться с нерешительностью — не проморгать бы, не упустить надежду.
— Я понимаю, чего вы хотите, — как бы вслух размышлял врач. — Все-таки вы чуда хотите… У них есть дома кто-нибудь, кому можно поручить довольно сложное дело?
— Мать и сын, больше никого…
— Понимаете, я сам не занимался… Но телефон городской у меня записан. Для того, чтобы позвонить насчет препарата… — он вывел латынью длинное название, протянул листок Ане. — Спишите себе на листочек. — Он невесело усмехнулся. — Если верить слухам, вещь чудодейственная, импортная… Очень дорогая…