— Где же тебя носит-то? — сильным голосом спросила она. — Капусту не полил, куры голодные…
— Подожди, подожди, — поднимая к виску руку, не в силах остановить думу, проговорил Антон. — Ну виноват, исправлюсь.
Прошел мимо озадаченной Анфисы, сел на диван, закрыл глаза.
— Выпивший, что ли? — еще больше изумилась Анфиса. — С кем это ты?
— Прошка заходил. Да что там… По стакану яблочного. Выветрилось уже. Тут другое, не мешай мне, прошу…
Подобным обращением он окончательно разжалобил Анфису.
— План, может, горит, — сочувственно поинтересовалась она.
Антон не отозвался. Анфиса больше не трогала его, занялась хозяйством, изредка оглядываясь на Антона, пытаясь угадать, что с ним.
Антон все думал. Заметив, как притихла, участливо смирилась Анфиса, проникся к ней давно забытой нежностью. Надо сказать, последнее время не ладили они между собой, хотя и делали вид, что у них все как у добрых людей. Этой весной разлад начался. Норовистая, суровая Анфиса привыкла командовать у себя там, на звероферме, и под властью своей держала Антона, не скрывая этого даже при людях. До какой-то поры Антон не задумывался, хорошо или плохо обходится она с ним, казалось ему, что так и должно быть, если ей нравится видеть его покорным и безответным.
До весны это тянулось. Почувствовал Антон перемену в себе, будто проснулся, протер глаза, по-иному взглянул на все вокруг, в том числе на Анфису. Ей не хватило чутья заподозрить перемену, которая все дальше уводила Антона от привычного семейного уклада. И странно: не защищался Антон, возражая Анфисе, будто выгораживал дитя, о рождении которого Анфиса не догадывается и повредить ему может.
С каждым разом все упорнее противился ей Антон, и пошла прежняя жизнь кувырком. Постепенно оба устали, поостыли, но Анфиса не расставалась с желанием вернуть в дом былые порядки…
— Может, приглянулась какая молоденькая? — бросив возиться, оторопело спросила Анфиса. Смерила взглядом Антона, обессиленного от затаенной, источающей думы, сказала себе: — Быть этого не может…
Она сама молодая, здоровая, кровь с молоком, даже не рожала, береглась, как городская ее подруга Раиса, которая, приехав сюда, писаной красавицей разгуливает, ухмылочку прячет, когда встретится ей нарожавшая детей, заботами отягощенная ровесница.
— Пойду отдохну, — сказал Антон, поднимаясь с дивана. — Ты Кавалера накорми…
Он долго лежал на сеновале, уставясь на чуть заметную прореху в крыше сарая. Просачивался сквозь нее ясный свет неба, угадывалась вышина, где перемигивались звезды.
Сон не шел. Опять и опять вспоминал Антон статью в журнале; просто в ней сказано: «живое и неживое — едино…» От младенчества до старости, до конца дней человек чувствует связь между ним и всем животворным миром, но не каждый может постигнуть ее разумом без чужой подсказки. Читать больше надо, любознательность развивать.
Помнил Антон, как поразили его в прошлом году гоночные автомобили; гостил у двоюродного брата, мастера спорта, в областном городе, попал на автотрек. Сидел на трибунах, смотрел: разгоняются одна за другой машины, несутся по кругу. Приплюснутые, пестрые, скользят по дорожке, и чудовищная сила постепенно заносит их на крутизну. Глаза едва схватывают быстрые, ускользающие тела машин, и внезапно промелькивает в голове сравнение — будто пасхальные яйца вихрем гонит по кругу. А ведь был человек, отметил сейчас Антон, первым догадавшийся придать машине сходство с яйцом, которого природа одарила завидной обтекаемостью…
Встревоженно забилось сердце, разогнала истому. Антон слез с сеновала, вошел в избу. Анфиса стелила себе постель; недавнего смятения уже не видно было в ней.
— На концерт не захотела, — проговорил Антон, хотя были припасены другие слова.
— С чего это ты обо мне стал заботиться? — со скукой сказала Анфиса.
— Да так… Помоги мне в одном деле. Не знаю, как тебе объяснить-то. Деликатность тут требуется, понимаешь?
— Говори, может, пойму, — обиженно отозвалась Анфиса.
— В конкурсе хочу участие принять, — сказал Антон. — Фотографию послать в журнал.
— Портрет, что ли?
— Нет. Сложную задачу надо решить. — Антон усиленно размышлял. — За что вот люди природу любят? Ты, например, за что ее любишь?
— Нравится смотреть.
— А что ты чувствуешь при этом?
— Ну, хорошо мне становится, приятно.
— В общем, тянется душа к ней…
— Тянется. К чему ты клонишь-то?
— Да к тому, что природа — мать всему. Что земля, что ты — одно и то же.
— С навозом бы еще меня сравнил, ненормальный…
— Просто земля живет сама по себе, без разумения… А человеку голова дана, душа. В этом вся разница. А тело из того же материала, из которого камень состоит.
— Понятно, — сказала Анфиса, хотя в голосе слышалось сомнение. — При чем тут я-то?
— Мне вас, девчат, сфотографировать надо. На Пьяной Луке, меж камней.
— Снимай, что особенного-то… — повеселев, проговорила Анфиса. — Нашел из-за чего страдать.
— Лучше утром… Приведи их купаться, назад не торопи.
— Все равно разбегутся, когда увидят тебя.
— А я с противоположного берега буду снимать. Все уже продумано.
— Подглядывать, значит, будешь?
— Настоящие художники, когда замыслы свои претворяют, натурщицу нанимают. Видела «Спящую Венеру»? С кого он ее рисовал?.. У меня условий таких нет. И задача у меня другая…
Подняв затяжелевшую голову, Антон коротко взглянул на Анфису. По сощуренным, насмешливым глазам, по игривой улыбке ее догадался — не так поняла. Подавил досаду, смиренно улыбнулся.
— Сделай одолжение, — сказал он, поднимаясь. — Блажь, конечно. Верно говорят, каждый по-своему с ума сходит.
— Ладно, приходи, — мягко, жалостливо сказала Анфиса.
Среди ночи сон пропал совсем. Антон раза два принимался усыплять себя, считая до ста, но из этого ничего не вышло. Когда в прорехе над головой развиднелась предутренняя серость, Антон соскользнул по лесенке вниз. Кавалер будто ждал его, радостно виляя хвостом, метнулся к нему.
Вышли на тропинку. Розовый свет зари пробивался сквозь туман, густо затянувший край земли. Теплый, прозрачный вблизи пар медленно поднимался вверх, смешивался с мглой.
Предчувствие такого утра, когда накануне дождем напитанная земля будет млеть и дышать под лучами солнца, не давало Антону заснуть.
Придя в фотоателье, Антон быстро приготовил все необходимое для съемки. Легко, без вчерашней грусти собрал свою нехитрую технику. Не в ней, в технике, главное… Протер объективы, проверил, припав ухом к задней крышке ФЭДа, убедился: пленка идет хорошо, не застревает, не царапается.
Вышел на улицу. Заря уже отвоевала себе широкий, красный клок, и свет от нее распространился по небу, отразился в окнах, в мокрой траве. Стараясь перекричать друг друга, будили село петухи.
Пока Антон шел к реке, луга засветились вовсю, а в кустах начали перепархивать, посвистывать птицы. Все вокруг пробуждалось ото сна. Солнце еще медлило показаться, словно дожидалось момента, когда каждая травинка, каждая букашка, стряхнув дрему, нацелятся в его сторону, откуда брызнет первый желтый луч.
Оглядывая чуть подернутые дымком, но уже далеко распахнувшиеся дали, Антон заметил на дороге, темной ниточкой обозначенной на косогоре за селом, одну фигуру, вторую. Двигались они к синему бору, там звероферма.
Антон постоял на берегу, завороженный гладью воды, разделся, не чувствуя озноба, поплыл. Одежду и фотоаппарат держал в поднятой над водой руке, другой греб.
Вынесло его к галечному плесу, и, сам не зная, чему радуется, Антон благодарно ткнулся лицом в гальку; прохладные камушки расступились, ударил в нос острый ракушечный запах.
Вылез из воды Кавалер, отряхнулся, удивленно разглядывал хозяина, у которого, казалось, не было сил встать. Собрался уже помочь…
Антон поднялся. Неторопливо оделся, зашагал вдоль берега. Видел, как спокойно, величественно выплывает из зыбкого тумана солнце. Разом озаряются стога, кусты, камни…
Вот она, Пьяная Лука. Названа так потому, что река здесь всю свою невеликую мощь бросает на высоченный каменистый выступ, не одолеет его никак, круто сворачивает, Не один год, а долгие века долбит и точит вода каменную преграду. Летом, осенью, зимой она крупинку за крупинкой вымывает из основания выступа; весной же, войдя в силу, яростно дыбится река, довершает втихомолку проведенную ранее работу. И отваливаются тогда глыбы, падают в кипящую пучину. Потом, как только отшумит половодье, обнажаются раны великана, и смотрит он с высоты на свои поверженные осколки.
Не раз видел Антон: как слезы, струятся по выступу тоненькие, светлые ключи, будто оплакивает одряхлевшая махина давнюю свою первозданность. Сейчас с виду мирно живут они, река и скала, простив друг другу обиды.
Кругами ходит темная вода, омывает округлые камни. Покойно, дремотно застыл выступ, но каждая прожилка на срезе его напряжена, как нерв… И вдруг словно изнутри камня выдавился, взвился в небо живой девичий смех…