Из всех людей, кого можно было спросить, куда запропастился фотограф, одна Анфиса знала: там он, в своем фотоателье. Ничего, сказала бы она, перебесится, выйдет.
Между тем Антон заканчивал работу.
Первый отпечаток — тридцать на сорок — долго плескался в проявителе. Затем бледно проступили валуны — овальные, округлые, как спины упавших в земном поклоне женщин, и слегка размытые туманом обнаженные женские тела — живое, теплокровное повторение округлых камней.
Часов и реле времени у Антона не было. Проявляя снимок, он вел счет времени по старинке — по ударам собственного сердца. Сорок шесть ударов он насчитал, пока на его глазах возникал мир — от младенчества до зрелости. Этот мир купался сейчас в маленькой кюветке с раствором — твердые камни и уязвимая плоть слились в нем, сроднились.
Не вернется
Даже в рощице слышался ржаной запах. Никак не глушил его по-вечернему парной дух березового листа. Был он всюду, запах чистой, только намолоченной ржи, и будто всюду караулил Семена, не давая о себе забыть.
Странно: весной так вот стойко мерещился Семену запах моря. С талых снегов, с первых прогалин тянуло горьковатой сыростью, и чудилось — совсем близко, за избами станционного городка, пробуждается ото сна море.
По этой же тропинке, хорошо различимой сейчас в сумерках, Семен возвращался домой и в весеннюю пору. После ночного рейса, в резиновых сапогах, он трудно вышагивал по размягшему снегу, угадывая тропинку чутьем. И тогда, как сейчас, на опушке вдруг натекала в ноги давно знакомая тяжесть. И будто совсем увязали ноги, сами собой останавливались. Не заставляя себя идти, Семен стоял, видел два дома, громоздко обозначенных в серой мгле. Уже три года стояли они, крупнопанельные, на здешнем пустыре, и все-таки не мог к ним привыкнуть Семен. Каждый раз глаза его натыкались то на один, то на другой дом, будто боясь сразу узнать, в каком из них дожидается Катерина.
И сейчас, как тогда, Семен пересилил себя, добрался до подъезда, медленно отсчитав затяжелевшими ногами ступени, нажал на кнопку звонка.
Катерина впустила Семена, не взглянув на него, повернула в кухню. И несся оттуда, пока Семен умывался, стук без толку переставляемой посуды.
С этого и начиналось! Звон стекла и фарфора равномерно, долго стегал слух, приготавливал Семена к привычному и неизбежному. Лучше бы им не оставаться наедине. Хоть бы в гости кто заглянул…
Отогнав уныние, напустив на лицо бодрость, Семен прошагал к окну; стоял, тихонько насвистывал.
— Веселишься… — сказала Катерина, появляясь в комнате. — В ресторане, что ли, был?
— Был, — отозвался Семен.
— Я сижу, как дура, а он по кабакам шастает, — проговорила Катерина.
Семен прошагал в свой угол, притих. Вот уже месяц с лишним как ударился в детство — мастерил кораблик. По рисунку из старой книги, попавшей ему в руки весной, когда сносили бывшую избу-читальню. Что-то вроде душевного смятения пережил он, едва увидев на картинке легкий, словно летящий по волнам корабль под всеми парусами.
Почти готовый, теперь клипер стоял на тумбочке, и Семен изредка щурился на него, ощущал сладкую, облегчающую тоску.
Катерина включила телевизор, а чтобы звук телевизора не мешал ей говорить самой, убавила громкость. Села в кресло.
Семен выстругивал якорь. Работа уводила его от голоса Катерины, и все равно слух сам собой настраивался на ее голос:
— …На участке домик стоит без крыши, — говорила Катерина. — Ему хоть бы хны. Шифер бы достал, цемент для погреба. Нет, паруса шьет, простыни переводит. Ты бы посмотрел, какой гараж Архаровы отгрохали… «Жигули» скоро пригонят.
— На то они архаровцы, — откликнулся Семен.
— Вот, вот… — оживляясь, сказала Катерина. — Тебе бы язык почесать. А ведь они не больше нас получают. Откуда у них берется?
— ОБХСС дремлет, а то бы знала, — проговорил Семен.
Снова уставился на клипер, на полированную гладь тумбочки, в которой, как в заштилевшей воде, отражались паруса. Долго разглядывал обводы корпуса, — по ним, если чуть раскачиваться, сочились мягкие живые блики света, и казалось, — стронется с места клипер, заскользит, чиркнет по воздуху длинным, дерзко вздернутым бушпритом.
Глаза Семена начинали гореть радостным, еще никем не замеченным огнем. И даже голосу Катерины, ровно бьющему в спину, не погасить было того пламени.
…— При твоей-то работе. Жил бы король королем. Как Чохочу.
Это она о Грише Сучкове, который, как и Семен, работал экспедитором. Оба — Семен и Гриша — доставляли с дальних торговых баз товары и продукты. Гриша занялся новым для него делом позже Семена, но быстро пообтерся, не скрывая, хвастался: «Чо хочу — достану!» — вот отсюда и прозвище — «Чохочу».