— Позвольте представиться, — сказал мужчина, держащий мою сестру. — Я Пит, — он протянул руку, покрытую рукавом татуировок старых позеленевших чернил. В узорах я разобрала белый кулак, повторяющийся номер 14 и крест из стрел. Я смотрела на его руку. Он издал странный смешок.
— Я — Кен, — сказал не совсем мой парень-кицунэ. Он подобрался ближе к двери, чтобы пожать руку Пита, снижая риск, что этот парень заденет мою кожу.
— Все хорошо? — сказала Марлин. — Я могу пойти одеться?
Я прикусила губу.
— Я должна кое-что сказать тебе о папе.
Марлин посмотрела за меня.
— Он не вернулся с тобой?
— Вернулся, но…
— Тогда уйди на пару часов и дай мне шанс собраться, — она прижала ладонь к щеке Пита и улыбнулась. Ее новый маникюр на миг отвлек меня. Марлин всегда выбирала яркие и сложные узоры или цветы и что-то абстрактное. Сегодня ее ногти были черными. Белый силуэт черепа с четырьмя длинными зубами, напоминающий смутно логотип героя из Марвел, улыбался с больших пальцев.
— Марлин, пожалуйста.
— Кои, я серьезно. Увидимся позже, — она мне не улыбнулась. Она закатила глаза и потянулась к дверной ручке, закрыла дверь сильнее, чем требовалось.
— Парк у леса, — сказал Пон-сума на японском, оглядываясь на такси. — Кваскви угрожает отправить Братьев-медведей за нами.
— Ладно, ладно.
Кен тихо вздохнул.
— Дайджобу десу. Пока что она в порядке. Узнаем, что хочет Кваскви, и вернемся.
Я сглотнула горечь в горле. Желудок все еще бушевал от полета, и мне стоило воспользоваться дезодорантом и зубной пастой, но Кен был прав. Нам нужно было увидеть, что расстроило Кваскви. Я была в долгу перед ним, и он требовал отплаты. Но папа был на заднем сидении машины, и мне нужно было устроить его у себя, а потом уже нестись по городу на зов Сиваш Тийе.
Пон-сума спускался по металлической лестнице. Мы с Кеном шагали следом осторожнее из-за мороси на ступенях. Лепестки с разросшихся кустов рододендрона у дорожки сжались, стали коричневыми и промокли. Я назвала таксисту свой адрес, между полем средней школы и улицей с магазинами, где не было кафе. Кен заплатил водителю, а Пон-сума помог вытащить папу из машины.
В Японии Мидори показала, что — хоть глаза папы оставались закрытыми, он не реагировал на уколы и щипки, а контакт с кожей не передавал мне фрагменты снов — он не был полностью без сознания. Если его поставить, его ноги немного удерживали вес, так что его можно было поддерживать одному человеку и вести по дороге.
Мы подняли его по лестнице в мою квартиру, Кен следовал с нашим багажом. Я потеряла почти все свои вещи во время приключений в Токио, так что сумок не было много. Пон-сума нетерпеливо ерзал, пока я искала ключ у знакомой коричневой двери. Я нашла его, сжала ручку двери, и она открылась.
Пон-сума тут же насторожился, как собака.
— Открыто.
— Да, — ответила я, сердце забилось быстрее.
— Кенноске-сан, — сказал Пон-сума.
Кен тут же оказался рядом со мной, лицо стало хищным. Его обычно теплые карие глаза теперь были полностью черными. Скулы приобрели острые очертания, и он замер на носочках.
— Я пойду первым. Жди тут, Кои.
Через пару секунд Кен вернулся, его хищный вид таял.
— Сейчас никого нет.
Я передала папу Пон-суме и прошла мимо него. Моя квартира была разгромлена. Шторы были изорваны, как и мамино одеяло с гавайским флагом и бумаги, усеявшие пол. Дверцы шкафов свисали с петель, осколки стекла и кофейных чашек Марлин валялись на кухни.
— Боже, — выдохнула я, шок покалывал кожу.
— Это для тебя что-нибудь означает? — сказал Кен, потянув меня в спальню. Дверца моего шкафа была открыта, одежда валялась кучей у кровати. Кровать, что удивительно, была заправленной, и покрывало со «Звездной ночью» Ван Гога было на месте, но кто-то покрыл его слоем чего-то, похожего на муку. Посередине что-то темное и вязкое с запахом клена пропитало муку, образовав символ из трех пересекающихся треугольников. А ниже была фраза кривыми буквами: