Марлин провела меня на кухню и включила электрический чайник кипятить воду.
— Что с мистером кицунэ?
— Марлин!
— Что? — она постучала пальцами с французским маникюром по коробке оолонга. — Карэ ва нихонго ханасай йо.
Не важно, знал ли Пит японский. Марлин не могла так беспечно выдавать природу Кена. Что еще она могла выдать? Блин. Осторожно общаться о Пите при нем можно было только на языке семьи. Я встречала много людей, знающих оба языка, в Японии, и уже не надеялась на уединенный разговор. Я переключилась на японский.
— Твой новый парень. Ты видела его татуировки?
Марлин покачала головой.
— Не верится, что ты спрашиваешь об этом после утра. Я видела каждый дюйм этого горячего тела.
Я протянула руку за кружкой «Маринополиса» с макрелью в морском костюме, которую Марлин спасла из ресторана папы, когда он закрылся. Она всегда давала мне эту кружку, а не еще одну из ее набора. Я не знала, было ли это из сентиментальности, или из-за моей привычки надбивать края чашек.
— Не перегибай, — сказала я на английском.
Пит прошел к нашей стороне дивана и устроился на подлокотнике.
— Что такое, девочки? Почему болтаем на японском?
Марлин насыпала растворимый кофе в кружку с кипятком. Она обошла стойку и отдала кружку Питу, провела ладонью по его плечу.
— Проблемы сестер. Дашь мне минутку?
Кофе из пакетика? Мне ненавидеть этого парня еще больше? Я переключилась на японский, но было неловко говорить это, пока Марлин стояла на стороне Пита. Я не знала, как сказать про превосходство белых на японском, а нацисты катаканой звучали почти так же, как на английском.
— Его татуировки — такие же, как у белых ребят, которые ненавидят меньшинства.
Марлин напряглась.
— О чем ты?
— Твой парень был с тобой днем? — вмешался Кен.
— Нет, — сказала Марлин. — Что случилось? Почему вы допрашиваете меня как детективы?
— В Портлэнде есть другие Иные, кроме меня и папы. Кто-то стал нападать на слабых, пока они одни. Есть доказательство, что те, кто это делает, — часть… — я чуть не произнесла Нордваст Уффхейм катаканой, но это Пит мог подслушать, — группы белых людей в Портлэнде.
Марлин выпалила ругательство якудза, которое обычно использовал только папа.
— Ты так плохо в меня веришь, что стала обвинять его, а не доверять моему суждению?
Я отчаянно посмотрела на Кена. Я должна была спасать Марлин, а не выглядеть ужасно. Я впилась большими пальцами в виски, надавила, чтобы прогнать неприятное давление, подступала мигрень.
— Ты его не упоминала до моей поездки в Японии, и он уж очень быстро появился в твоей жизни.
Марлин указала на мое лицо, подобралась так близко, что я ощущала запах чеснока и имбиря в ее дыхании.
— Ты не будешь рассказывать мне о моей личной жизни. Я не должна рассказывать, с кем встречаюсь, Кои, потому что мне тебя жаль.
«Подлый удар, сестренка», — жар пронесся от макушки моей головы, мои щеки покраснели. Пот пропитал подмышки. Злость. Я сильно злилась. Как она смела так говорить при Кене? Как смела злиться на меня? Я просто пыталась заботиться о ней, но нет, она не могла принять, что я изменилась и выросла. Я схватила ее палец и отодвинула его.
— Не можешь выдержать новую Кои?
«Блин. Когда я переключилась на английский?».
Кен кашлянул.
— Кои, похоже, еще страдает от поедания сна Элизы. От этого она ворчливая.
От имени Элизы глаза Пита расширились. Он встал с дивана, потянулся к длинному хвосту волос Марлин. Он потянул ее к себе и сжал ее горло.
— Что за… — ладонь Пита заткнула Марлин, лишила ее воздуха.
Кен встал, подняв руки.
— Ты не хочешь ей навредить, — его лицо приобрело чарующие черты, которыми он манипулировал людьми.
Я была не в себе. Было это из-за пожирания сна или из-за того, что на Марлин напали, не важно. Пит уже не заслужил шанс объяснить. Он вредил моей сестре.
«Не в этот раз, гад», — я бросилась вперед на волне гнева к тощей белой лодыжке Пита над его широкими носками. Как только мои пальцы задели его кожу, я впилась, растянувшись на мягком ковре Марлин.
— Отпусти ее, — сказала я его вонючей ноге.
— Ты чокнутая, — сказал Пит и ударил меня по лицу. Я чудом избежала перелома носа, откатилась, выпустив его ногу. Но другая ладонь еще касалась голой кожи.
«Гори, огонек, гори».
Я впервые в жизни намеренно выпускала голод баку, который был внутри меня, на человека. Он разгорелся, яркий, жаркий, вырвал фрагмент сна из Пита. Мужские голоса гневно звенели, факел был перед моим лицом, а потом его фрагмент пропал, сгорел мгновенно до пепла. Больше. Я сжала ногу Пита, пожелала огню голода гореть сильнее.