— Ладно, хватит, — сказал Кваскви тем, кто подходил к нам. — У нас есть дела.
Буря эмоций улеглась, и все стали выходить из палатки, Кваскви вел их. Кто-то постучал меня по плечу.
Еще один Брат-медведь, шрамы были на его голове, синяки под глазами, а рука была перевязана. Он грустно стоял в стороне. Я посмотрела в больше черные глаза, где почти не было видно белков. Джордж. Это был Джордж.
Кваскви замер, тревожно хмурясь.
— Не лучшее время, чтобы сказать ей.
— Что сказать?
Кваскви вздохнул и скрестил руки на груди, готовясь.
— Генри получил внутренние раны.
— Генри? Но он же в порядке? Да?
Джордж покачал головой, прижал кулак к сердцу и ударил пару раз. Его плечи дрожали без звука. Слеза покатилась из левого глаза по щеке к носу и осталась блестеть там.
Генри мертв? Я не могла это осознать. Разум отказывался понимать, что я уже не проедусь в Субару, игнорируя его болтовню, не услышу его бодрый голос. Кто теперь будет говорить за Джорджа?
Кен объяснял Марлин Братьев-медведей, но меня охватило непривычное желание обвить Джорджа руками, словно это могло утешить. Словно это могло загладить вину за то, что я не помогла еще тогда, в Замке ведьмы. Кислое сожаление подступило к моему горлу.
— Мне очень жаль, Джордж. Мне жаль.
Джордж отклонил голову, сжал пальцы как когти и взревел.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Звук сотряс столбики палатки, от него у меня заныли зубы, в нем звенели опустошение и потеря. Колыма тут же вернулся, крепко сжал Джорджа обеими руками. Рукав Колымы задрался, и стало видно металлическую руку. Джордж уткнулся лицом в плечо другого Медведя, его тело сотрясали всхлипы. В вакууме, созданном утихшим ревом, Кваскви быстро добрался до алтаря, зажег факел и отвлек взгляды на себя без слов.
Он широко развел руки. С вершины всех деревьев зазвенели вопли соек, они поднялись в ночное небо. Какофония звуков раскалывала голову. Они утихли, Маригольд сделала что-то, что потушило огоньки. Прохладная тьма давила на нас. Мы инстинктивно подобрались ближе к алтарю, единственным источником тепла был факел в руке Кваскви.
— Мы помним Дзунукву Ассу Лайч-квил-тач. Мы горюем, потеряв Генри Гала Вакашана, — произнес он. В толпе послышалось оханье. Это было самое сильное применение манипуляции к Иным после того, как Кавано из совета и Мурасэ из Восьмерного зеркала. Подрались словесно пару дней назад, но слова Кваски ударили холодным шоком ледяного душа. Горечь и боль из-под ребер расползлись к моим рукам, и пальцы замерзли и онемели под перчатками.
Он очаровал всех нас. Глаза Марлин были огромными, отражали сияние факела. Ее рот был чуть приоткрытым.
— Но эта ночь не только для скорби, — еще один факел вспыхнул за Кваскви, теплый желтый свет превратил волосы того, кто его держал, в темное золото. Элиза.
Она была красивой даже с жуткими синяками на шее, заметными в трепещущем свете. Она уже не была запуганной жертвой. Восхищение и волнение сияли в ее глазах, хоть она почти скалилась. Словно часть ее хотела больше, чем собрания толпы.
Я моргнула, и это пропало, Элиза снова выглядела как болельщица.
Кваскви продолжал:
— Мы еще и празднуем жизнь. Наша семья отпустила двух духов в Танец на небе, но потерю сбалансировала жизнь Элизы, — Кваскви опустил ладони на ее плечи, как добрый отец. — В наш круг пришли хафу. Они — наши дети, наши смертные мечты о будущем, — он поднял кулак в воздух. — Они делают нас сильными!
Раздался хор криков в ответ. Волнение толпы было ощутимым, кружило голову. Джордж отодвинулся от плеча Колымы, оба стали бить по грудям кулаками. Прозвучало имя Элизы, как и многих, кого я увидела этой ночью. Она позировала как участница конкурса красоты, махала некоторым с королевским достоинством. Это больше напоминало выпускной в школе, чем похороны. И пока одна часть меня следила, как умело Кваскви играет толпой, другая, глубокая часть меня хотела всем сердцем участвовать в этом, ощущать сильное горе и огромную гордость Колымы и Маригольд, не сдерживаясь смущением и цинизмом.
Кваскви снова поднял руки, словно безумный органист в фильме ужасов. Перья орла в его венце трепетали на невидимом ветру. Толпа притихла.
— Настала новая эра для Иных Тихого океана. Совет в Токио раздавлен, — сообщил он. Пон-сума скривился, а Кен приподнял бровь. — Их стремление к чистоте не дало им увидеть, что нужно современному миру: те, кто относятся и к нашим древним родам, но и могут жить в мире людей. Портлэнд, Сан-Франциско, Гонолулу получили шанс. Шанс показать всем в чаше Тихого океана, где лежит будущее.