Правый глаз милиционера наполнился чистой слезой, а левый вдруг обнаружил рядом с валуном какое-то шмотье, которое он же, Синичкин, сбросил с камня, прежде чем рассесться.
Чья-то одежда, – определил участковый. – Штаны и рубаха.
Он соскользнул с валуна, как с горочки, тяжело наклонился и слегка брезгливо, двумя пальцами, зацепил вещички, поднимая их к свету. Ему стало на мгновение стыдно, так как одежда могла принадлежать какому-нибудь купальщику, но, осмотрев озеро, милиционер не обнаружил никаких всплесков, да и одежда в руках была влажной, словно пролежала здесь всю ночь, а наутро впитала росу.
Он рассмотрел вещички на свету, и в животе у него обожгло адреналином.
– Кровь! – произнес он уверенно, разглядев на рубашке рваные дыры с запекшимся по краям бурым веществом. – Кровища!
Обладая интуицией, он тут же связал кусок ушной раковины из спичечного коробка, лежащего в кармане, с этой одеждой. Он развернул рубаху во всю ширь и поднял ее к осеннему солнцу, насчитав на просвет двенадцать рваных дырок.
– Двенадцать ножевых ранений! – констатировал Синичкин с чувством удовлетворения. – Труп утоплен в озере!
И осознав всю серьезность своих выводов, он выудил из недр форменных брюк свисток и дунул в него что было сил – мощно и властно, так что рыбаков на том берегу передернуло.
– А ну! – заорал Синичкин. – А ну, кто-нибудь, вызывайте милицию! – и прокричал телефон отделения.
– А что случилось? – крикнули с противоположного берега.
– А не ваше дело! – отозвался капитан. – Погосяна спросите! И чтоб сюда ни ногой! Ясно?!.
Кто-то из рыбаков, отставив удочки, нехотя отправился искать телефон, а Синичкин тем временем сделал следующий вывод:
«Одежда не из дорогих, значит, ее хозяин человек не богатый!»
Вывод был не очень важный, другой вслед за ним не пришел, а потому милиционер еще раз убедился в правильности своей милицейской специализации – быть простым участковым, так как для розыскника у него было маловато аналитических способностей, как, впрочем, и физических данных, да и образование было малым.
От этого осознания своей малости Синичкин опять пришел в состояние грустного созерцания своего «я» и в который раз убедился, что это «я» невезучее и никому не нужное, прожитое уже на две трети. И на сей раз слезы выкатились уже из обоих глаз, спрыгнув на карьерный песок и растворившись в нем частичкой моря.
Издалека послышался вой милицейской сирены…
Из «уазика» с мигалками резво выбрался сам начальник отделения майор Погосян, пару раз подпрыгнувший на месте, чтобы размять свои кривые ножки, вслед за ним появились лейтенант Карапетян с бакенбардами до самого подбородка и старшина Зубов с кислой физиономией, так как во время поездки его самолюбие привычно задевали, а он поддавался на подковырки и нервничал отчаянно.
– Ну что, Синичкин? – поинтересовался командир, зевая во весь металлический рот. – Чего такого сверхъестественного ты обнаружил?
Капитан вытащил на свет спичечный коробок и указательным пальчиком вскрыл его, выуживая на свет утрешнюю находку Мыкина.
На лицах милиционеров случилось недоумение, требующее немедленного разъяснения.
– Ухо, – пояснил капитан. – Отрезанное…
– Дай сюда! – затребовал Погосян и долго вертел коробок в руках, то приближая его к глазам, то удаляя. – Похоже, что кусок уха. Ну и что?
– Как что? – удивился Синичкин. – Ухо-то человеческое, значит, его отрезали от человека.
Логический вывод был столь убедителен для самого Синичкина, что, казалось, он должен сразить руководство наповал, а уж подчиненного Карапетяна и вовсе убедить, что капитанская звездочка досталась по назначению и что только его, синичкинские, погоны вправе носить ее. Старшина Зубов в расчет не принимался, да и любопытство он проявлял ничтожное, сознавая свое место за баранкой «уазика».
– Сами не дураки! – почему-то разозлился майор Погосян. – Сами знаем, что от человека оттяпали! А тебе не приходило в голову, Синичкин, что у нас тут неподалеку больница есть, а в ней морг? Может, там какой-нибудь анатом экспериментировал, а потом остатки и выкинул на помойку. А ты тут шум поднимаешь!
На мгновение Синичкин опешил. Такой вывод ему в голову не приходил, и опять в голове его проскользнула мысль о своем слабом мозге, пригодном лишь для совсем неважных штук. Но тут капитан вспомнил о найденных вещах со следами запекшейся крови, а потому чуть надменно улыбнулся и протянул тряпье Погосяну.
– А это что еще такое?
Участковый развернул рубаху на просвет, и все увидели двенадцать дырок, обагренных кровью.
– Здесь нашел! – отрапортовал Синичкин. – Вижу прямую связь между ухом и рубахой. По моему мнению, произошло убийство, а тело было утоплено здесь же, в пруду.
– Ай, молодца! – заулыбался Погосян. – Молодца, молодца!
Он взял рубашку в руки, повертел ее и так и эдак, даже понюхал и убежденно сказал:
– Кровь!
Майор сунул коробок в карман, рубашку бросил Зубову и направился к машине.
– Вещдоки у себя оставляю. Отдам на экспертизу. Если кровь на ухе совпадет с кровью на рубахе, значит, кого-то тюкнули. Значит, расследовать будем.
– Господин майор, – попросил Синичкин, – вы только коробок мне верните!
– Какой коробок?
– Ну в котором ухо. Это моего знакомого. У него сын этикетки собирает!
– Ага, – ответил Погосян и посмотрел на подчиненного как-то странно.
– Может, водолазов вызовем? – проявил инициативу Карапетян, теребя правую бакенбарду, словно вытягивая ее к плечу.
– Ты платить им будешь? – поинтересовался из «уазика» начальник.
На сем оперативный разговор был закончен. Синичкин получил приказ далее обследовать территорию в поисках вещдоков, старшина Зубов резво нажал на газ, и начищенные сапоги Синичкина обдало мокрым песком, отчего сразу же заболели ляжки.
Что-то неуловимое опять расстроило капитана Синичкина, и он вновь, одолеваемый жалостью к себе, поплелся на свалку. Чего он туда поплелся – одному Богу было известно, но сапоги, изгвазданные песком, уже не разбирали особо дороги, подошвы чавкали о всякую нечисть; капитанское тело взобралось на высокий мусорный навал, а глаз обозревал окрестности ленно.
Внизу, под кучей, он разглядел скопление черных ворон, которые покаркивали о чем-то своем, роясь острыми клювами в отбросах.
И тут капитану показалось, что одна из помоечниц вклевывается во что-то напоминающее человеческую материю своим розовым отсветом, подбрасывает вверх что-то похожее на палец, а оттого Синичкин, не раздумывая, выхватил из кобуры пистолет, прицелился и выстрелил в ворону-каннибала безжалостно. Выстрел прогремел оглушительно, отдавшись эхом по всей округе, и остатки рыбаков в карьере решили убраться подобру-поздорову восвояси, наспех собрав выловленных бычков-ротанов в полиэтиленовые мешки.
– Ловят, что ль, кого менты? – сам себя спросил один из любителей рыбной ловли…
Ворона была убита наповал, в самую середину тела, разорванная напополам девятимиллиметровой пулей. Остальная стая поднялась тяжелой тучей в небо, и Синичкин подумал о том, что его начальник, майор Погосян, прав – надо вызывать представителя Книги рекордов Гиннесса, чтобы внести в нее такой птичий феномен.
Он наскоро спустился с кучи к убиенной и тотчас разочаровался до дна, так как то, что он принимал за человеческий палец, оказалось расклеванной говяжьей сосиской голландского производства. Такие, в собственном соку, он покупал в банках для празднования дня рождения жены.
Что-то закапало сверху, и капитан, подумав, что застигнут дождем, поспешил прочь от свалки. Капли были тяжелы, а когда Синичкин, выбравшись со старательских тропинок на цивилизованный асфальт, снял с себя фуражку, дабы отряхнуть ее от влаги, то обнаружил на новом фетре не капли осеннего дождя, а рядовой вороний помет, сплошь обметавший фуражкину поверхность беловато-серой слизью.