– А-а-а! – заорал Митрохин, сложившись вдвое.
– Козел!.. Му…
Не успел тепловик закончить следующее ругательство, как получил бутылкой в самое лицо. Хрустнуло в челюсти, потекла по лицу кровь, смешиваясь с вонючей водкой, а Митрохин вскочил на одной ноге и добавил Мыкину кулаком в ухо, отчего тот решил сразу, что оглох. Еще тепловик подумал, что его убивают, а потому собрался с силами, выбросил вперед руку с раздвинутыми пальцами и, засунув средний и указательный в ноздри противника, стал выкручивать их с остервенением.
– У-у-у! – завыл Митрохин от ошеломительной боли и попытался было ухватить Мыкина между ног, но междуножье ускользало и лишь брючная материя елозила в пальцах.
Вероятно, тепловик так бы и разорвал Митрохину ноздри, если бы не девичий вопль, заставивший зазвенеть в буфете хрусталь.
Драка тотчас развалилась, и противники отшатнулись по углам, тяжело дыша и размазывая по злым лицам кровавую юшку.
– Во, старые идиоты! – покачала головой Елизавета и уставила руки в боки.
– Не сдох ваш татарин! Не добили вы его!
– Откуда знаешь? – встрепенулся Митрохин, тогда как Мыкин лишь настороженно прислушался.
– Видела я вашего Ильясова. Он в тот день, когда вы эхолот испытывали, приполз домой голый. И без ноги, кажется! Кровищи море было!
– Вот как! – протянул тепловик и вытащил из нижней челюсти выбитый зуб.
– И тебя, папочка, видела, как ты кровь в лифте затирал!
– Шпионишь?!.
Митрохин хотел произнести это слово со злостью, но Елизавета принесла в дом хорошую весть и потому слово прозвучало довольно мирно.
– Случайно увидела.
– Вот так! – весело констатировал отец Елизаветы. – Никого я ледорубом не убивал! А ногу нашему татарину кто-то отрубил! И мы знаем, кто это!
– Ты у меня, сука, от холода зимой подохнешь! Я тебе батареи поотключаю в связи с их аварийным состоянием!
– Ишь, напугал! – расхохотался Митрохин. – Ты у меня сядешь завтра! Сегодня же к участковому пойду!
– Стучать нехорошо, – заметила Елизавета, рассматривая себя в зеркало. – Всю квартиру кровищей замазали!
Мыкин знал, что делать. Но, конечно, он об этом не сказал вслух, а лишь улыбнулся и направился к выходу, утерев кровь рукавом.
– Доброго здоровья! – пожелал тепловик на прощание и улыбнулся так, что даже Елизавету передернуло.
– И зачем ты, пап, с ним дружишь?
– А ты не лезь, куда тебя не просят! – заорал Митрохин с такой силой, что тут же застучали в стену соседи, а Елизавета от неожиданности смазала помаду на губах.
Илья недолго пролежал под снегом. Что-то разбудило его и заставило выбраться из своей берлоги на холод. Еще только-только светало в природе, которая не сулила сегодня встречу с солнцем, послав на землю серые, клубящиеся стужей облака: они стелились ближе к земле и предвещали приход студеной русской зимы.
Илье пришлось некоторое время потратить на то, чтобы терпеливо выкусить из перьев кусочки льда, и потом он вновь взлетел над городом, выпуская из клюва струйки пара, совсем как человек.
Он летел к карьеру, под тонким льдом которого, в озере, зрело его потомство. Он знал наверное, что сегодня произойдут роды и он станет отцом. Таковая уверенность пришла из-под самого сердца, и Илья подумал, что душа очень маленькая, если она от человека неизменная переходит в птичью грудь. Превратись я в муху какую-нибудь – и тогда бы душа присутствовала, размышлял он.
Татарин прилетел к карьеру, когда утро только высветило ледяную кромку. Было пустынно и тихо. Он парил над озером, закладывая широкие круги, а потом увидел на берегу, между тонкими голыми деревцами, что-то розовое, спустившись к земле, обнаружил замороженный кусочек человеческой плоти и сразу же понял, что от этой потери кричал вчерашний водолаз, от этого пускал изо рта струйки крови.
Почти тотчас он углядел милиционера с жирными ляжками, который производил давеча осмотр его квартиры, а сейчас спешил к водоему, а потому Илья, подхватив розовый ошметок, взлетел и с высоты сбросил кусочек языка вниз, на лед, чтобы розовый сразу стал виден на белом.
И действительно, милиционер обнаружил цветное пятнышко сразу и немедленно и устремился по шаткому льду к нему навстречу, приговаривая: «Как обрадуется Карапетян!»
Он схватил язык и почти побежал в обратную сторону, а когда достиг берега, за какой-то метр до него, лед подломился под его сапогами. Милиционер черпанул ими стужи, но не обращая внимания на ожог, побежал куда-то своей дорогой.
Синичкин, сам того не подозревая, открыл выход. Он был послан для этого свыше и справился с задачей превосходно.
Илья нутром почувствовал, что началось. Подо льдом произошло какое-то движение, ледяная корка словно волной прокатилась до самого берега, и из полыньи, из ледяного влагалища на землю стали выбираться новорожденные.
Прыснуло на розовые тельца солнечным светом, который по случаю родин прорвался сквозь тучи и благословил лучом свершившееся.
– Ах, это мои дети! – закричал из-под небес Илья. – Ты видишь, Айза, это наши с тобой мальчики и девочки!..
Еще он приметил скуластые личики своего потомства и чуть раскосые глаза, и гордость возникла в птице, что такой сильный ген татарский.
От его крика на свалке проснулись вороны. Парочка из них взлетела, дабы рассмотреть, откуда исходит громкое курлыканье, и, пораженная увиденным, закаркала во все горло, призывая остальное сообщество подняться с насиженных мест в воздух.
Они поднялись всем дьявольским сонмом, сразу заслонив солнечный луч благословения.
В их хищных клювах вырабатывалась слюна, которая необходима для переваривания пищи.
Они рванули на живое мясо, пышущее теплом, и организовали пиршество, которого еще не знала история. Кровь перемешалась с младенческой мочой, и только один Илья боролся за жизнь своего потомства, сталкиваясь в воздухе грудь о грудь с большими черными птицами. Он был словно камень, а грудь его была выплавлена будто из металла, и потому черные вороны от столкновения с железной птицей теряли сознание и падали на землю замертво.
Но он был один, и как бы ни был могуч его отцовский инстинкт, сколько бы хищниц он ни убил, сила была на стороне большинства, и через несколько времени все было кончено.
Кровь его детей, объединившись в один ручей, пробивший в снегу русло, стекала обратно в озеро, обратно в полынью, сделанную Синичкиным, и разбудила своим сладким запахом всех бычков, которые зашевелили ртами, втягивая в себя живительную плазму.
А он все метался в небесах и курлыкал к Богу что-то нечленораздельное; затем стал взлетать все выше и выше, чтобы схватить Аллаха за бороду, но кислород внезапно кончился, а мороз перехватил горло бетоном, крылья сложились, и Илья полетел к земле, засвистев стрелой…
Он ударился о твердую почву головой и умер.
Окажись в это время на берегу случайный прохожий, он стал бы свидетелем поистине странной и фантастиче-ской картины. Потрепанный трупик птицы постепенно превращался в человеческое тело…
Тело было совершенно обнажено, с оторванной стопой ноги, с перетянутой ниткой культей, почерневшей на конце; со следами ужасных побоев на старческом теле и светящимся золотым зубом в оскаленном рту.
Через некоторое время тело поднялось из снега и жутким привидением, припадая на обрубок, устремилось к многоэтажкам, белеющим за деревьями.
Никто его не заметил. Илья, прикрывая интимные ме-ста ладонями, забрался в лифт, поднялся на свой этаж и увидел дверь квартиры опломбированной.
Он стоял перед синей печатью в полном недоумении, а в это время в дверной глазок его тощий зад наблюдала Елизавета, дочь Митрохина, собирающаяся выходить из дома, – ей пора было на занятия в техникум.
– Вот это да! – проговорила девушка. – Вернулся, значит, монгол.
Елизавета дождалась, пока Илья, набравшись смелости, сдернул печать и практически ввалился в свою квартиру. Лишь после этого она, коротко переговорив с отцом, отправилась на занятия…