– Родственники у него есть? – поинтересовались в приемном покое.
– Один, как перст.
– Понятно.
Петрова положили на каталку, а санитары заворочали носами от перегарной вони и смрада, исходящего от одежды.
Осмотрел грузчика дежурный врач, совершенно равнодушный к чужим страданиям эскулап.
– С глазиком придется расстаться! – проговорил он на ухо Петрову. – Как же вас угораздило? Драчка?
– Лечи глаз! – прохрипел Митя.
– Никак нельзя сохранить! Может быть, в Америке. Тысяч двадцать-тридцать. Плюс перелет, оплата больничных покоев. А за это время гангрена может случиться!..
– Спасай глаз! – рыкнул Петров и открыл сохранившийся до предела. – Я отца порешил, а тебя, если глаз не спасешь, не задумываясь!..
Врач был равнодушным, но не трусливым.
– Готовьте операционную! – холодно распорядился он и отправился мылить руки.
Про себя он сказал в адрес Петрова: «Ах ты сучок!..»
Грузчику выдали необходимую порцию наркоза, и он отключился, фантазируя голубку с головкой Жанны.
– Скальпель… Сушить… Зажим… Еще… Еще… Сушить… Зажим… Шить…
На следующее утро Петров проснулся слабым, словно в вытрезвителе, и с трудом приподнялся, чтобы разглядеть себя в зеркале.
Половина головы была перевязана.
– Эй! – крикнул он.
В палату вошла медсестра.
– Чего орешь! Звонок есть! – Она поправила пышную прическу. – Ну чего?
– Глаз сохранили?
– Ты же им смотришь!
– Я тебя, сука, спрашиваю, сохранили глаз?!!
– Сам – сука! – ответила сестра. – Стеклянным будешь глядеть на мир! Нашел кого пугать – Семеныча! – Она засмеялась. – Он три года в Афгане глаза выковыривал! А тебе, гниде уголовной, велел передать, что только пукнешь, второго лишишься! Понял?..
Петров понял. На его силу нашлась еще бґольшая сила. Он смирился…
Митя выбрался во двор и по наступившей темноте догодался, что проспал почти целый день.
Он широко зевнул, а затем шарахнулся в сторону, услышав хлопанье птичьих крыльев.
И тут Митя вспомнил.
– Ишь ты, черт побери!
Он вспомнил, что в его квартире под полотенцем лежит грудная девчонка и что лежит она с самого утра и, наверное, померла от голода.
Настроение испортилось.
Митя прошелся по магазинным отделам и сделал злое лицо колбаснице Светке, которая в ответ лишь фыркнула, а затем посмотрела на огромный тесак, воткнутый в батон колбасы, и представила стальной язык вбитым по самую рукоятку грузчику Петрову в живот.
Неожиданно Митя обернулся и быстро приблизился к прилавку.
– Дай молока!
Светка чуть не свалилась от удивления.
– Жажда мучает?
– Дай молока!
Единственный глаз Петрова потемнел колодезным дном, а синюшный язык облизал тонкие губы.
– Тебе сколько? – кротко поинтересовалась колбасница.
– Давай два пакета. И колбасы дай двести!
– Какой?
– Где жира меньше.
Продавщица положила в сумку молоко, а про колбаску поинтересовалась:
– Кусочком или порезать?
Петров задумался.
– Маленькими квадратиками. Как в яичницу.
Колбасница обиделась вовсе:
– Издеваешься?
– Режь.
Продавщица делала, что попросили, а сама думала о том, как Петров будет разбрасывать эти кусочки, подманивая какого-нибудь заблудившегося кобелька. А потом… Петров несколько раз приносил в магазин на продажу шапки. Никто не польстился, кроме директора, но он не знал происхождения головных уборов.
Душегубец, – подумала Светка.
Она завернула колбасу в бумажку и вместе с молочными пакетами уложила в сумку.
– Бывай! – бросил на прощание Митя и вышел из магазина.
Он шел по заснеженной улице, смотрел только на правую сторону мира и чувствовал в груди что-то такое, доселе неизвестное, и даже нельзя было определить, приятное это или нет.
Хлеба забыл купить! – спохватился Петров, но вспомнил, что у него всегда в кармане лежит белый мякиш для ловли голубей-помоешников.
Он доплелся до своего дома и долго поднимался по лестнице, волнуясь, что его вычислила милиция и обвинение будет гласить: «Киднеппинг!» За такое преступление можно получить на полную катушку, особенно если ребенок умер.
Петров представил, как тюремный врач мажет ему лоб ваткой, смоченной каплями Зеленина, как его ставят к влажной стене, как сам начальник зоны дергает затвором… «Именем Российской Федерации»… Шмяк, и все!
Но на лестнице было тихо, а произведенная им на четвертом этаже лужа наполовину испарилась. Митя на всякий случай послушал еще возле своей двери, ничего не услышал, заволновался оттого сильно и отпер ее, фанерную.
Он прошел в комнату и первым делом уставил свой выпученный от напряжения глаз на раскладушку, на которой оставил найденного младенца. Девочки не было, а полотенце-одеяло валялось на грязном полу.
Петров оглядел глазом окрестности комнаты и обнаружил девочку стоящей возле окна и глядящей в его единственный глаз. При этом она улыбалась, показывая во рту три белых зуба.
Петров хотел было обозвать ее сучкой, но почему-то не сделал этого и подумал, что с похмелья ему ребенок представился куда меньше, чуть ли не двух дней от роду. А малявка передвигается на своих ножках.
– Ну? – единственное, что смог сказать Митя.
Девочка еще шире заулыбалась и пошла на неверных ножках навстречу.
– Есть, наверное, хочешь?
Малявка подходила все ближе, а вдобавок потянула к Петрову пухлые ручки, отчего мужик оторопел и опустил сумку на пол.
– Ну чего ты?
Девочка остановилась возле самых ног Мити и все тянула ручки вверх, пока, неожиданно для себя, грузчик не присел и не подхватил ее на руки, вознося до своего щетинистого лица, похожего на попавшего под машину ежа.
– Тебя как зовут? – спросил от ужаса Петров.
Девочка тем временем обнимала его грязную шею и шевелила под волосами пальчиками, отчего Петров и вовсе пришел в замешательство.
– Сучка, – зачем-то прошептал он и еще больше испугался.
Но малявка по-прежнему обнимала его за шею и улыбалась вовсю.
Четыре, – посчитал Митя у нее во рту. – Четыре зубика.
Его закоробило от слова «зубика», произнесенного внутри, и он, оторвав девочку от себя, вновь посадил ее на раскладушку.
– Сейчас будем есть! – определил Митя и зашуршал полиэтиленовым мешком, доставая из него пакеты с молоком и колбасу без жира. Из куртки он выудил белую горбушку, накрошил ее в тарелку с надписью «Общепит», залил крошево молоком, добавил кусочки колбасы и перемешал смесь алюминиевой ложкой.
Девочка кушала хорошо, открывая рот послушно, но через минуту вся была измазана до ушей, однако продолжала улыбаться, что немного раздражало Петрова.
– Чего скалишься?
Она поела.
Митя кое о чем подумал, потрогал раскладушку руками на предмет влаги и, удивленный, поднял малявку на руки и понес в ванную, где имелся унитаз.
Он припомнил, как берут детей, чтобы они не опро-стались мимо или на себя, и засвистел: «Пыс-пыс-пыс».
Девочка не сопротивлялась и через несколько секунд произвела выброс ненужных веществ по назначению.
– Ишь! – похвалил Митя и засунув девочку под струю воды, старательно потер ее грязной рукой.
А она все улыбалась.
– Слышь, перестань! Кому говорю!
После он отнес ее опять на раскладушку, укрыл полотенцем, а сам уселся на пол и тоже пожевал хлеба с колбасой, запив еду молоком. Он завспоминал, когда в по-следний раз пробовал молоко, но, так и не припомнив, заснул под мирное посапывание девочки.
Ему приснилась Жанна, которая смотрела на него и не останавливаясь говорила: «Сволочь, сволочь!»
Митя открыл глаза. Комнату заливал лунный свет, входящий запросто.
Девочка сидела на раскладушке и не улыбалась.
– Сволочь! – вдруг сказала она, но Петров решил, что ругательство из его сна, а потому обернулся на окно, чтобы утвердиться в присутствии ночи, увидел проплывающего мимо голого человека с огромными, словно дирижабли, ногами, убедился, что все действительно – ночь, и опять заснул.