– Смерть наступила где-то часов пять назад от удара каким-то тупым предметом, с нечеловеческой силой! Вот. Все, что пока сказать могу…
– А пальчики?
– Пальчиков много – ее, по всей видимости, – ответствовал эксперт. – Есть еще другие отпечатки.
– Какие? – взбодрился Погосян.
– Младенческие.
– А-а-а… – разочаровался начальник. – Поехали…
Милиционеры сели в свой газик, проводили взглядом труповозку, и Зубов нажал на газ.
– Как там Карапетян? – поинтересовался Погосян.
– Говорят, что скоро выпишут, – проинформировал Синичкин. – Правда, говорить он не скоро будет. Язык длинный.
Синичкин подумал о том, что сказал двусмыслицу, но решил не уточнять, а еще раз задался вопросом – отчего у Карапетяна такой длинный язык получился. Если бы язык ему не принадлежал, то произошло бы биологиче-ское отторжение. Ан нет, язык прижился, но почему-то растянулся наподобие языка варана…
Двусмыслицу пропустили мимо ушей и некоторое время ехали молча, под лузг тыквенных семечек.
– Мы тебя возле морга высадим, – оборотился Погосян к Синичкину. – Проследишь за вскрытием, может, обнаружится что…
– Меня тошнить будет, – предупредил участковый. – Я после больницы только, слабый…
– Там и окрепнешь! – подбодрил майор и протяжно зевнул. – Скорее бы Новый год!
Все были согласны душой с начальником и запредставляли себе чудесный зимний праздник, в котором каждого поджидает сюрприз.
– Чую недоброе! – признался майор.
– Что такое? – из вежливости поинтересовался Зубов, по-пижонски управляя машиной одной рукой.
– Чую, последний Новый год в моей жизни.
– Да что вы, товарищ майор! – заголосили в машине. – Да что вам такие мысли странные в голову лезут! Да вы молодой и всех нас переживете!
– А крепкий какой ваш организм! – просолировал Синичкин. – Могучий, я бы сказал!
– Льстецы! – буркнул Погосян, но все же ему было приятно…
Через час в Детский дом № 15 прислали резервную воспитательницу, которая никак не могла понять, с чего начать свои обязанности по причине большой напуганности происшедшим.
А вдруг здесь маньяк орудует и убивает исключительно воспитательниц? – думала тридцатилетняя женщина, и сердце ее дрожало и тряслось, как старинный будильник в действии…
Между тем Кузьминична пошла к Василисе Никоновне, дабы спросить разрешение взять найденыша к себе домой, пока такие дела в Доме творятся! Но директор даже не поняла, о чем ее просят, так как пребывала в расстроенных чувствах.
– Какой мерзавец! – причитала директор. – Мы его всем сердцем в семью приняли, в дворянское гнездо, можно сказать, а он меня, свою жену, по матери! Ах, что же делать!
– А вы бы не мешали мужчине работать, он бы вас и не обидел! – высказала свое мнение Кузьминична, чем привела Василису Никоновну в изумление.
– Да как вы… Да как вы смеете! – побагровела директор.
– А что такое? Чего тут сметь?.. Я вас, милочка, на целую жизнь старше, у меня и внуки имеются! Между прочим, у меня муж – грузин, очень горячий человек, не чета вашему!
– Да? – распахнула глаза Василиса Никоновна.
– Ага. Знаете, сколько мне раз от него доставалось? Ого… А все отчего? Оттого, что в дела его лезла! А так он очень заботливый и ласковый.
– Мой тоже в первый раз так…
– Ну и предоставьте его дела ему самому, и все будет преотлично!.. Так могу я взять азиата к себе?
– Ах, конечно, берите…
Кузьминична, обрадованная, ушла, а Василиса Никоновна решила пока подождать с абортом…
Синичкин присутствовал при вскрытии и, стараясь не смотреть на человеческие внутренности, внимал словам патологоанатома.
– Марина Владленовна Дикая, двадцать один год, девственница, – диктовал старый мясник. – Удар проникающий. С проворотом на триста шестьдесят градусов.
– А чем проникали? – спросил Синичкин, прижимая к носу платок.
– Какие-то странные частички в ране. Ну-ка мы их в микроскоп…
Старик приник к окулярам и после тщательной настройки известил:
– Частички пластмассы, красного цвета…
– Что? – вскричал участковый.
– Пластмасса, – повторил старый патологоанатом, удивленный милицейской эмоцией.
Ах ты Боже мой! – возопил про себя участковый. – А ведь не исключено, что Василиса Никоновна была права! И чего мы так редко прислушиваемся к женщинам!..
Синичкин попрощался с врачом и скорым шагом направился в отделение. Он теперь знал, каким орудием было произведено умерщвление юной воспитательницы Кино Владленовны Дикой.
Да, короткое кино у нее получилось!..
А еще Володя подумал, что во вверенном ему микрорайоне происходят вещи странные и криминальные.
Надо брать Митрохина и Мыкина и хотя бы с делом Ильясова кончать, решил Синичкин, входя в отделение…
9. ЧУДО ПРИРОДЫ
Ильясов превратился в таракана, хотел было прийти в ужас от такой перемены, но повременил и оказался прав.
У таракана много ножек, и потому потеря одной, тем более ее части, совсем незаметна для передвижения, – решил Илья.
Он сидел под ванной совершенно один и вспоминал случившееся. Ему вспомнилось, как он оскользнулся и упал, ударившись головой о край чугунной ванны. И при-шел в себя уже тараканом.
Ильясов пошевелил усами, сделал несколько шажочков, опустил краешек брюшка к белому кафелю и оставил на нем точку. А потом он вспомнил сражение с черными воронами, смерть своих детей, – и закружился вокруг собственной оси, перебирая множеством конечностей. Так горюют тараканы…
Айза, – шептал татарин нутром насекомого.
Ему вдруг подумалось: а есть ли у тараканов сердце? Он прислушался, пытаясь уловить частые удары. И хо-тя слушал очень внимательно, биения главного органа так и не различил, а потому заключил, что главная человеческая часть в таракане отсутствует. И кстати припомнил, что в бытность человеком, давя каблуком кишащих на кухне тварей, обнаруживал лишь белесые пятна.
Значит, во мне нет сердца и крови, – заключил Ильясов. – Наверное, во мне отсутствуют также и нервы?.. Нет, неправда, ведь при воспоминании об Айзе и заклеванных насмерть детишках во мне все дрогнуло. Может быть, это душа?.. Значит, у всех есть душа, и у насекомых тоже?..
Татарин услышал шорох. Он прислушался, а затем пригляделся. Из-под ванны выползали маленькие тараканы, медленно, осторожно проверяя безопасность своими тонкими усиками, похожими на человеческие ресницы.
Тут Ильясов понял, что он гораздо крупнее своих сородичей, да и цветом черен, тогда как прибывшие – рыжие.
Его обползали стороной, стараясь не задеть случаем. В этом чувствовалось уважение и одновременно страх перед такой тараканьей громадиной, какой он оказался волею судеб.
Неожиданно в дверь зазвонили, и голос Митрохина настороженно заговорил с лестничной клетки:
– Открой, Ильясов! Я знаю, что ты там!
А потом дверь открылась, и сосед вошел в квартиру, продолжая говорить, что ему доподлинно известно – Ильясов сейчас находится дома, и что он зря прячется, так как зла ему никто не хочет.
Елизавета проследила! – догадался татарин и вылез на полкорпуса из-под ванны.
В этот самый момент Митрохин изволил полюбопытствовать в совмещенном санузле, увидел его, Ильясова, в тараканьем образе и вероломно напал, стараясь раздавить ботинком.
В организме Ильи дрогнуло, всем множеством своих ножек он отпрыгнул под чугунную тьму, чем разозлил соседа ужасно. Зато погибли несколько рыжих, треснувших под каблуком…
Затем сосед ушел. Татарин вновь выполз из-под своего убежища и пополз в комнату, где забрался на трюмо с зеркалом и рассмотрел свою внешность.
Его все устроило, особенно золотой зуб, торчащий между усов…
А еще потом он приполз в кухню, где долго поедал хлебные крошки, вспоминая себя голубем.
– Курлы-курлы!.. – попытался он жалобно, но ничего не получилось, даже шипения.
Татарин опять ощутил прилив душевной боли и уполз под ванну, где проспал несколько без сновидений, а когда пришло бодрствование, заметил, что рыжие собратья уходят под чугун в большем количестве, нежели из-под него.