На отделении было два висяка, причем тяжелых. Убийство татарина Ильясова и аналогичное преступление – убийство Кино Владленовны Дикой, воспитательницы Детского дома.
Если считать, что дело Ильясова было почти раскрыто, во всяком случае известны фигуранты, то с воспитательницей обстояло хуже – никаких версий! Девушку похоронили на загородном кладбище, и милиционеры во время похорон прятались за деревьями, надеясь вычислить преступника, – те нередко приходят попрощаться со своими жертвами. Но такового обнаружить не удалось, и гроб забросали стылой землей…
На четвертый день маленький Семен стал разговаривать. Причем он сразу сказал целую фразу:
– Все было бы хорошо, если бы не было так плохо!
Анна Карловна чуть было не упала в обморок, а Володя Синичкин, наоборот, воспринял сына вундеркиндом, способным добиться в жизни более примечательной судьбы, нежели он, капитан милиции.
На пятый день Семен весил уже двадцать килограмм, самостоятельно встал к завтраку и поел с аппетитом, поддерживая при этом содержательную беседу с отцом.
– Ты мой отец, и я тебя ценю! – произнес мальчик, хрустнув огурчиком.
– За что же ты меня ценишь? – поинтересовался Синичкин. – Ведь ты обо мне ничего не знаешь!
– Мне достаточно, что ты мой отец, и именно за это я тебя ценю.
Володе стало очень приятно. Его еще никогда не превозносили.
– Я тебя тоже люблю! – признался участковый.
– Я о любви не говорил, – покачал головой Семен. – Я о человеческой ценности.
– Так значит, ты меня не любишь?
– Ты как женщина говоришь – любишь или не любишь, когда существует множество других оттенков человеческих чувств.
Анна Карловна слушала их разговор, и ей было не по себе до холодности в желудке.
– Каких, например? – поинтересовался Володя.
– Например, нежность, уважение…
– Родителей необходимо любить! – рек Синичкин.
– Кто это так сказал?
– Это говорю я, твой отец!
Мальчик откусил от бутерброда с колбасой.
– Хорошо, – ответил он. – Я подумаю. Но все же мне кажется, что уважение к родителям гораздо важнее, чем любовь! Любить нужно детей, мужчине необходимо любить женщину, а женщине – мужчину! Родителей же надо уважать!
У Анна Карловны началась истерика. Сначала она завсхлипывала, а потом завыла в голос. Ей было совершенно непонятно, более того, в голове все перемутилось от того, как ее муж разговаривает о таких умных вещах с ребенком пяти дней от роду!
Володя с неудовольствием поднялся из-за стола и отвел жену в спальню, где уложил в постель, накапав в рюмочку валокордина.
– Да как же так! – всхлипывала Анна Карловна.
– А так! – ответствовал муж. – Акселерация! Мальчик гением, может быть, вырастет!
– Ах, не нужен нам гений! Хочу обычного ребенка!
– Эгоистка! – рассердился Синичкин. – Лежи тут!
Он вернулся на кухню к сыну и сказал, что тоже подумает над его словами.
– Спасибо, – поблагодарил мальчик.
– На здоровье, – ответил Володя.
В голове Синичкина родился план вызвать представителя Книги рекордов Гиннесса и запечатлеть на камеру такое выдающееся его дитя. Но как доказать Жечке Жечкову, что мальчику действительно всего пять дней от роду?.. В этом состояла главная загвоздка…
– Ах, не нужно никакой шумихи по моему поводу! – сказал маленький Семен.
– Я не хочу славы. Слава – блеск самовара в лучах вечернего солнца. Она неплодо-творна и разрушает организм до основания. Скромность – вот что созидает душу, оттачивая ее грани.
Синичкин оторопел от того, что сынок прочитал его мысли, но постарался виду не подать и опять пообещал, что подумает над словами Семена.
– Еще колбаски хочешь? – поинтересовался капитан.
– Спасибо, я сыт. Мне кажется, что нельзя в еде переусердствовать, так как сытый желудок – это колыбельная для мозга.
Участковый поперхнулся холодной котлетой и взялся за стакан с чаем в тяжелом подстаканнике. Обычно он подслащивал напиток тремя ложками сахара, но на этот раз решил обойтись одной, да и то без верха.
– Тяжело мне, сынок! – почему-то сказал Володя. – Преступления не раскрываются!..
– Значит, не там ищете, – ответил мальчик. – Все преступления раскрываются, только десятилетия могут пройти, или жизни.
– Девушку убили. Красавицу!
– Жаль.
Синичкин вдруг заметил, что волосы Семена, к началу завтрака отросшие до ушей, сейчас закрыли их полностью.
Эка, диво! – воскликнул участковый про себя. Но сейчас же вспомнил, что и с ним случаются всякие дива, например, ноги светятся!
– Твои ноги – живородящие! – объяснил маленький Семен, опять прочитав мысли отца. – Твои ноги рождают чужие судьбы, о которых тебе неведомо, но которые тесно с тобой переплетены. Ты проводник, отец!
– Проводник чего?
– Воли.
– Чьей?
– Воля может быть только одна. Божья!
Володя перекрестился, но получилось у него это слева направо и почему-то двумя перстами.
Слышащая разговор Анна Карловна находилась в постели в крайнем замешательстве и все время хотела потерять сознание, так как для нее весь диалог казался сверхъестественным и устрашающим.
– А ты кто, сынок? – спросил Синичкин.
– Твой сын.
– Ты тоже проводник?
– Каждый проводник.
– А чего ты проводишь?
– А я пока не знаю. Я слишком мал.
– Ах, сынок! – мечтательно воскликнул Володя. – Как бы я хотел, чтобы твоя судьба была удачливее, чем моя! Чтобы ты достиг всего, чего сам захочешь, и чтобы мы с мамой гордились тобой!
– Я постараюсь, папа. Но у меня никогда не получится рождать жизни, тем более по многу раз!
– Твой талант обнаружится в другом! Не сомневайся! Никогда нельзя терять надежды! Ты еще слишком молод!
Анна Карловна все же потеряла сознание.
Володя Синичкин услышал треск и обнаружил, что рубашка сына разошлась по шву, оттого что плечи его раздались вширь.
– В школу тебя надо определять! – решил участковый. – Пора!
Семен как-то странно посмотрел на отца, но в ответ ничего не сказал, лишь жалостливо взглянул вдруг посеревшими из голубых глазами.
Володя поежился, закончил завтрак, глотнув несладкого чая, и сказал, что обязан отправляться на работу.
В обеденный перерыв он опять разговаривал с майором, повествуя начальнику о мудрости сына, о его философском построении души, на что Погосян искренне радовался, потирая живот.
– Ай, молодца! – Он имел в виду сына Синичкина. – Молодца!
Потом начальник вдруг загрустил и опять проговорил, что скоро умрет, чем рассердил подчиненного.
– Нельзя так говорить! Это Богу противно!
Погосян опешил.
– А что, на все воля Божья! – наехал Синичкин круче. – Никто не знает, близок ли, далек его конец! Вон на Магистральной улице чемпион мира по штанге в ларьке пивом торговал, гора мышц, здоровье, как у быка, так обвалился балкон на десятом этаже и сплющил ларек вместе с чемпионом. Диалектика!
– А у меня живот – комок невров! – почему-то вспомнил Погосян. – Скоро Новый год.
– Скоро.
– Завтра Карапетяна выпускают.
– Прижился язык?
– Прирос. Только чересчур длинный. В рот не помещается!..
Появился Зубов. Он сплюнул на пол семечковую кожуру и сообщил:
– Мою Василису Никоновну в больницу забрали. Нервный криз. Во как!..
Было совсем непонятно, расстроен армянин или нет, но офицеры посочувствовали коллеге и предложили ему покушать долмы и хошломы. Прапорщик согласился и доел все, что оставалось на столе. Потом он громко икнул, на что майор Погосян неожиданно разозлился и за-орал:
– Что, гады, расселись!!! У нас два убийства, а вы тут о детях и женах беседы ведете!
Начальник попытался было встать, но живот задел за край стола и некоторая посуда соскользнула на пол. Прогремело металлическими приборами и разбившимся стеклом.
– А-а-а, ядрена мать! Кто убил татарина Ильясова?!! Тебя спрашиваю, Синичкин?!! Говорить, не молчать!!!
– Так… – участковый опешил на мгновение, но потом доложил четко: – Татарина Ильясова лишили жизни Митрохин, его сосед, и Мыкин – дружок Митрохина! Есть протокол с признаниями!