Этим вечером Элейн допоздна была занята в театре. Лоуренс приехал к восьми и ждал ее возле гримерки. Теперь он знал сюда дорогу и больше не волновался, сталкиваясь с работниками сцены в узких темных коридорах. Театр живет сплетнями, поэтому все уже знали, что он жених Элейн и относились к нему как к старому знакомому.
Гримерку одна за другой покидали усталые актрисы. Лоуренс покинул свой наблюдательный пункт на стуле за плохо нарисованным задником. Он приветливо кивал женщинам, ощущая на себе цепкий изучающий взгляд. Его дорогой костюм, красивое лицо и приятные манеры наводили их на мысль о том, что Элейн вытащила золотой билет. Она не торопилась переубеждать коллег в обратном.
— Дорогой! Прости, я задержалась.
Элейн выпорхнула из дверей гримерки и поцеловала, оказавшись в его объятиях. Лоуренс облегченно выдохнул, закрывая глаза. Он ждал этого момента весь день. Было мучительно оставлять Элейн одну на такой долгий срок, но оттого более сладким был миг воссоединения.
— Пойдем домой, — просто сказала она.
— Очень устала?
— Немного. Взяли стажера, а он совсем не справляется, в итоге светит куда-угодно, только не на сцену. Кое-кто очень бурно отмечал вчера день рождения и ему пришлось срочно искать замену. Я зацепилась за гвоздь, распорола юбку, хорошо хоть не ногу, завтра меня ждет заслуженный нагоняй от костюмера. — Она рассмеялась. — Обычный день в театре.
— Тебе необходим легкий ужин, теплая ванна и массаж с лавандовым маслом.
— Ох, звучит слишком прекрасно, чтобы быть правдой, — простонала она.
— Я прослежу, чтобы это стало реальностью. Пойдем пешком или взять такси?
— Пешком, конечно. Здесь недалеко, заодно подышим воздухом. Через двадцать минут будем дома.
На самом деле идти было больше получаса и то, только в том случае, если срезать путь через стоянку, но Лоуренс не стал спорить. Как-то само получилось, что теперь он постоянно ночевал у нее, а к себе заходил всего пару раз, только чтобы взять вещи.
Они свернули на аллею, освещенную желтыми фонарями. Весь день шел дождь, прекратившийся только к вечеру. Искусственный свет отражался в многочисленных лужах.
— А как прошел твой день?
— Хорошо.
— Да? — она с подозрением подняла бровь, почувствовав неладное.
— Меня уволили, — тотчас признался Лоуренс.
— Из-за меня? — расстроилась Элейн. — Брак с актрисой — клеймо на служащем.
— Нет, что ты! Дело не в этом! — он покрепче прижимал ее к себе. — Просто в последнее время я регулярно прогуливал. Откровенно говоря, работать там мне никогда не нравилось. Я рад, что ухожу. Обещаю, что вскоре найду что-нибудь другое. У меня есть пара идей. Попытаю счастья в торговле.
— А как же твой план писать картины?
— Это не приносит доход, в начале, по крайней мере. А нам сейчас нужны деньги.
— Я могу взять утренние роли и репетиторство…
— Нет, никаких дополнительных часов по утрам, — серьезно сказал Лоуренс. — Ты и так слишком много работаешь.
Элейн только вздохнула. Она действительно смертельно уставала, возвращаясь домой совершенно опустошенной. Но теперь рядом был Лоуренс, заботившийся о ней. Ее жизнь наполнилась смыслом.
— Когда мне было очень-очень трудно, по разным причинам, я не сдавалась, потому что знала, что ты существуешь, — откровенно сказала она. — Да, я не имела понятия, кто ты и где ты, и увидимся ли мы в скором времени, но я знала, что ты здесь, — Элейн неопределенно взмахнула рукой, — в этом мире. Это придавало мне сил открывать глаза, вставать с постели, а иногда просто дышать…
— Дорогая, — он растроганно поцеловал ее пальцы.
— Когда-нибудь настанет момент, когда мы не будем вместе, но это не имеет значения, потому что и ты, и я знаем, что мы обязательно встретимся снова.
— Это правда… — прошептал Лоуренс, пытаясь игнорировать неприятное щемящее чувство в груди.
Это давала знать о себе нечистая совесть. Она изводила его с каждым днем все сильнее, ведь он так и не рассказал ни о конверте, ни о своих исключительных талантах сновидца. С момента встречи с Элейн он панически боялся разрушить их хрупкое счастье. Днем, глядя в ее прекрасные глаза, Лоуренс не желал ничего другого кроме как смотреть в них, но с приходом ночи реальность растворялась в фиолетовых дрожащих тенях, уступая место повторяющемуся кошмару.
Он был одержим одним и тем же жутким сном — дом на берегу, одиночество, холодное тело умершей жены. Закрывая глаза, он каждый раз переживал заново тоску и боль несчастного вдовца. Ничего нельзя было изменить, он был заперт во сне, не мог оттуда убежать, как не старался. А ведь он смел называть себя сновидцем! Просыпаясь, Лоуренс обнимал теплую живую женщину, тщетно пытаясь убедить себя, что это обычный кошмар и ничего более. С каждым разом сон становился все более продолжительным. Лоуренс знал, что это лишь дело времени, когда он станет безмолвным участником самоубийства, ведь его роковой сон — это видение бедного страдальца, который так и не получил спасительное послание.