Это место в набросках Лоуренса встречалось несколько раз. Лодки, чайки, фонарь и море. Когда работник крематория, заполняя формуляр спросил, кем работал умерший, Винсент сказал, что служащим, но Элейн перебила его и Лоуренса записали как художника. Теперь они оба были людьми искусства. Простая формальность, верно? Только не для нее.
Когда она вернется домой, то обязательно устроит в театральном вестибюле выставку лучших работ Лоуренса. Вход будет свободный. Администрация театра наверняка пойдет навстречу, ведь это привлечет посетителей. Жаль, что у Лоуренса не так уж много картин, которые подходят для выставки. Или наброски на блокнотных листах тоже считаются? Может, если их собрать вместе… Элейн задумалась, размышляя, как лучше представить публике наследие мужа.
Ночь опускалась на город. Пляж опустел, люди переместились за столики в кафе. Ветер принес с собой желанную свежесть, которой так не хватало днем. Какой-то молодой человек пригласил Элейн выпить с ним чашечку кофе. Он был навеселе, но разговаривал вежливо и держался с достоинством, какое бывает только у людей осознающих, что они не совсем трезвы. Элейн вежливо отказалась и поспешила уйти. Жизнь продолжалась, но ей было не до спонтанных свиданий.
Вернувшись в комнату, она открыла саквояж, осторожно достала оттуда жестяную банку, поставила ее на стол и стала ждать глубокой ночи. Очень кстати в ванной обнаружилась книга. Это был бульварный роман в мягкой обложке, но все же лучше, чем ничего. Погрузившись в надуманные жизненные перипетии героев, она скоротала время. Когда кофе закрылись, а на набережной не осталось никого, кроме сторожей, Элейн выключила свет, взяла банку и крадучись вышла наружу.
На пристани было безлюдно. Очертания лодок в мягком серебристом свете луны выглядели волшебно. Первоначально Элейн хотела сделать это на рассвете, но Лоуренс был сновидцем, поэтому ночь ему подходила больше. Она медленно шла по пирсу, прижимая банку к груди. Пришло время прощаться. Это была одна из целей ее приезда сюда. Слишком тяжело было держать прах Лоуренса в квартире.
Конец пирса, далеко выдающийся в море, зарос водорослями и был покрыт ракушками. Боясь поскользнуться, Элейн ступала осторожно. В ее голове мелькало назойливое видение, как ее нога соскальзывает, она падает, ударяется головой о каменную плиту и без сознания погружается в холодные воды. Все глубже и глубже, туда, где нет света. Как ни странно, видение ее успокоило. В мыслях о скорой смерти было что-то невыразимо приятное. Никто не знает, что она здесь и не придет на помощь.
Став спиной к ветру, Элейн открыла банку и одним движением развеяла прах над морем. Он смешался с водой, растаяв в ней. Остались только маленькие частицы пепла, приставшие к ее пальцам.
— Прощай, дорогой, — сказала она едва слышно. — Обещаю тебе, это временная разлука.
Постояв несколько минут в молчании, Элейн пошла обратно. Особо резвая волна догнала ее, окатив холодной водой ноги ниже колен. Опустив пустую банку в мусорный бак у пирса, она вернулась в комнату, чувствуя себя древней старухой.
Раздеваясь, Элейн не стала зажигать свет, ее глаза привыкли к полумраку. Неприятно засыпать одной в незнакомом новом месте. За годы гастролей она так и не привыкла к этому. Волны плескались совсем рядом, совсем непохожие на запись, что она слушала дома. Интересно, что теперь делает почтмейстер? Мирно спит или в спешке собирает вещи, подчиняясь непреодолимому порыву уехать?
Воспоминания о прошедшем дне стали спутанными. Молодой человек, встреченный на пляже и предложивший кофе, почему-то обрел облик Лоуренса. Или все-таки Генри? Она не узнает точно, пока тот не улыбнется, а он предельно серьезен и смотрит с укором. Глаза сами закрываются. Волны шумят.
…Плохо освещенный серый коридор, в углах скрываются тени. Она идет в потоке усталых людей. Шаг за шагом. Впереди только серые спины, позади серые лица. Вдруг звонит звонок. Все вокруг спешно расходятся по сторонам. Двери хлопают, она остается одна. Коридор кажется бесконечным, ей страшно. Свет меркнет…
…Дом красив только снаружи. Внутри стены и потолок покрыты копотью, свисающей безобразными хлопьями. Она медленно проводит по стене рукой в перчатке, морщась смотрит на черную отметину на ладони.
— Он сгорел, вы знали? — говорит рабочий, одетый в синюю спецовку. — До тла. Построили на пепелище новый, но старая гарь все равно просачивается.
— Почему?
— Дом проклят. С этим ничего не поделаешь. Хотя, можно покрасить, конечно, но будет запах…. Будете красить?