Сцена за столом. Дворецкий торжественно открывает супницу. А в ней - суп. Горячий, наваристый куриный суп. А тарелки все мелкие. Немая сцена. Но слуги уже бегут за кулисы, а оставшиеся на сцене актёры излучают оптимизм. Что-то сдвинулось в шестерёнках мироздания. Что-то произошло. Первое действие на этом кончается, занавес падает.
Слуги возвращаются с глубокими тарелками, ложками и огромной поварёшкой. Декоративных поросят и пластмассовые салаты сдвигают, на освободившееся место ставят тарелки. Разливают суп. Аромат сшибает с ног. Некоторое время слышится только звяканье ложек и восторженные междометия. Сколько дней они не ели нормальной горячей еды? Пять? Десять? Целую вечность?
Наконец все доели. Добавки нет - супа хватило ровно на шесть тарелок. Это, вероятно, тоже какой-то знак... Но гадать некогда. Надо быстро менять декорации, уносить стол и стены королевского дворца, выносить картонный алтарь, устанавливать городской пейзаж и стенд с изображением толпы. Они ведь тут за всех - и за рабочих сцены тоже.
Вот и добрались до финала. В зале плещется мрак. Ни звука. Ни проблеска. Светильники-бабочки мертвы. Йованка в чёрном облегающем платье стоит перед картонным алтарём. Сжимает в руке бутафорский нож. Роль она знает уже назубок. "Но Небеса дают нам Веру!" - вот что она должна сказать. Но не может. Это... Это неправильно.
- Но Небеса дают нам Веру, - шепчет суфлёр.
Йованка молчит. Небеса ничего не дают просто так. Даже Веру. Веру надо заслужить. И Небеса тоже надо заслужить.
- Но Небеса дают нам Веру, - шепчет суфлёр.
Всё шепчет и шепчет. Мешает думать. Инквизитор и король смотрят на неё. Тоже шепчут. Нельзя. В сорок девятый раз, после этого безумного марафона, после вчерашней колбасы и завтрашнего компота надо сказать что-то другое. Йованка выдыхает. Набирает полную грудь воздуха.
- Но Вера даст нам Небеса!
Поднимает кинжал. Смотрит на него. Кинжал сверкает в луче прожектора. Мешочек с "кровью" булькает на груди. Смешно. Смертей уже и так достаточно. Что добавит ещё одна? К тому же - ненастоящая. Йованка протягивает над алтарём левую руку. Ладонью вверх. Опускает на ладонь кинжал. Жжёт будто огнём. Порез сочится кровью. Йованка переворачивает руку. Тёмно-рубиновые капли срываются вниз, падают на алтарь. Над камнем клубится бледно-красный туман.
В темноте зала что-то треснуло - будто сломали сухую ветку. Ещё раз. И ещё. Трепыхнулась на правой стене светлая бабочка. Трепыхнулась - и погасла. Ожила снова. А треск в зале всё громче. Со стен силятся взлететь бабочки. А мрак... Мрак сереет, съёживается, через него уже можно различить лица... Руки... Людей.
Потом всё снова заволакивает туман. Это... Это слёзы. А зал гремит овацией. И словно тысячи солнц вспыхивают вверху огромные хрустальные люстры.
В спальне клубился сумрак. Ноябрь. Йованка потянулась, перевернулась на другой бок. Ей теперь не надо подниматься рано утром. Театр перестал работать три недели назад. Деньги выплатили за три месяца - хотя деньги уже почти ничего не стоили. Конец света.
Без шуток. Просто конец света. "Колдуньи! Матка вернулась!" - вопили комментаторы. Другие упирали на экологию. "Тяжесть грехов перевесила..." - вещали третьи. Хотя, что за грехи такие? Мужья, конечно, изменяли иногда жёнам, а жёны - мужьям. Но ничего нового в этом не было. Детей сдавали в приюты... Но тоже не чаще, чем всегда. Военные бряцали бомбами - всё как обычно.
А пятна появились. Сначала в заброшенных парках. У помоек. У маленьких магазинчиков, где тусовался день деньской вполне определённый контингент. Потом во дворах, на детских площадках. Уж там-то, казалось бы, какие грехи...
В их Авангардистском экспериментальном театре появились тоже. Потому театр и закрыли. Пятна это ж такое дело, десять прохожих вляпаются со всего размаху - ничего. Оттолкнёт да и только. Одиннадцатый идёт мимо, вроде и не касается пятна, а раз - и пропал. Зрители перестали ходить. Да и инспектор запретил, грозил штрафом. Оказывается уже создали Инспекцию аномальных сгущений. Сделать они с пятнами, понятно, ничего не могут. Но ходят, инспектируют, измеряют, запрещают...
Авангардистский театр всегда шёл в авангарде - вот и пятна в нём появились раньше чем в других театрах. За слишком авангардистское отношение к классике, не иначе. В остальном-то не хуже, чем у других. Наушничали, конечно, и подсиживали, но без этого как? Даже в Детском театре, где она раньше работала, задние ноги лошади усердно подсиживали ноги передние, а первая и вторая белочки безобразно подрались в гримёрке.
Ну и в Авангардистском то же самое. Она иногда жалела, что ушла из Детского. Однако зарплата больше, ездить ближе, да и престиж... Роли? Ну тут, как сказать... Вместо белочек и зайчиков она в "Жизни посуды" играла сперва одну из чашек, потом доросла до супницы. Спектакль, кстати, неплохой. Если бы ещё не эпатаж дурацкий, стриптиз мужской и женский к месту и не к месту... Впрочем, её это не касалось, Супница выходила в тяжёлом закрытом платье, символизируя... Ну, что-то это платье символизировало, режиссёр, помнится, объяснял...
В общем, жизнь налаживалась, она даже подала год назад заявку в Большой. Ответа, правда, до сих пор нет. А теперь уж и не будет. Да и зачем он ей этот Большой? Вернулось бы всё, рассосались бы пятна... Чем плохо играть Супницу?
А теперь что? Театры закрываются, вот и Детский, она слышала, тоже закрылся. Ещё и электричество стали отключать. Что хотят, то и делают. Что, если конец света, так и без света теперь сидеть? Ладно, спать больше не хочется, на часах почти девять. Надо вставать.
Яйца ещё остались, сыр есть. Дня на три хватит. Поход в магазин теперь тот ещё квест. Чёрные пятна перегородили всё. Того гляди затянут. Ток через них не идёт. И трамваи не ходят. А самое паршивое, что у неё в квартире тоже есть пятно. Книжный шкаф накрыло. Взять бы да почитать что-нибудь с тоски, так ведь нет... И компьютер не работает - свет отключили.