В супницу больше ничего не клали. Но на каждом спектакле Васко-дворецкий торжественно её открывал. Иногда там что-то оказывалось. Все клялись, что ничего не клали. Да и откуда. И когда. Но печенье или отлично прожаренные бифштексы всегда вызывали положительные эмоции. Отсутствие съедобного вызывало эмоции отрицательные. И то, и другое удавалось как-то вписать в канву спектакля. Пока...
Пока не выработалось полное равнодушие к данному явлению. Какая разница, есть в супнице что-то или нет? Мир-то ведь действительно гибнет. А есть всё равно хочется. То есть, значит, жизнь продолжается. А значит, надо стоять до конца. До любого. Такая вот философская мысль.
Невольно закрадывалось подозрение, что режиссирует эту пьесу... Вообще-то роль режиссёра (а также продюсера и антрепренёра) выполнял Петер, человек в короне.. Но... Очень хотелось верить, что высшие силы... Что им не всё равно. И они как-то влияют. Потому как вшестером против конца света... И эти вот маленькие чудеса... Очень хотелось верить, что именно эти чудеса как раз и доказывают бытие Божие. С Ним, с Богом, не так страшно. Не так бессмысленно.
Вот так и катилось. Двадцать девять спектаклей. Тридцать три. Число интересное. Но результат был тот же. Чёрная тишина. Непроглядный мрак.
Тридцать семь спектаклей. Сорок один. День и ночь - сутки прочь. А сыграть надо так, чтобы даже декорации стали настоящими. Чтобы... "Распалась связь времен. Зачем же я связать ее рожден!" Но, если я для этого рождён... А может, всё для этого и было? И таково предназначение небес? Иль мы в веках свой выбираем жребий?
Сорок пять. Сорок девять. Число интересное. И с самого начала всё пошло.
- Ты! - провозгласил человек в короне. Король.
- Я невиновна!
- Весь твой ведьмин род!
- Никто из нас! Мы можем, но другое.
- А я велю тебя казнить. И мрак...
- А мрак от казни не погаснет. А только разгорится с новой силой. Чем больше крови, тем сильнее мрак.
- Есть способы бескровные. Сожжение...
- Мрак не вампир из глупой сказки, он души пьёт, страданья, а не кровь...
- Я знаю это, Мрак тебя возьми! Сто раз пытались. И сто раз напрасно. Есть способ Мрак преодолеть? Скажи. Я волен миловать и обретать на пытки. И ты... Ведь ты родилась здесь. Позволишь Мраку наступить на веки?
- Король, могу я попытаться...
Сцена за столом. Дворецкий торжественно открывает супницу. А в ней - суп. Горячий, наваристый куриный суп. А тарелки все мелкие. Немая сцена. Но слуги уже бегут за кулисы, а оставшиеся на сцене актёры излучают оптимизм. Что-то сдвинулось в шестерёнках мироздания. Что-то произошло. Первое действие на этом кончается, занавес падает.
Слуги возвращаются с глубокими тарелками, ложками и огромной поварёшкой. Декоративных поросят и пластмассовые салаты сдвигают, на освободившееся место ставят тарелки. Разливают суп. Аромат сшибает с ног. Некоторое время слышится только звяканье ложек и восторженные междометия. Сколько дней они не ели нормальной горячей еды? Пять? Десять? Целую вечность?
Наконец все доели. Добавки нет - супа хватило ровно на шесть тарелок. Это, вероятно, тоже какой-то знак... Но гадать некогда. Надо быстро менять декорации, уносить стол и стены королевского дворца, выносить картонный алтарь, устанавливать городской пейзаж и стенд с изображением толпы. Они ведь тут за всех - и за рабочих сцены тоже.
Вот и добрались до финала. В зале плещется мрак. Ни звука. Ни проблеска. Светильники-бабочки мертвы. Йованка в чёрном облегающем платье стоит перед картонным алтарём. Сжимает в руке бутафорский нож. Роль она знает уже назубок. "Но Небеса дают нам Веру!" - вот что она должна сказать. Но не может. Это... Это неправильно.
- Но Небеса дают нам Веру, - шепчет суфлёр.
Йованка молчит. Небеса ничего не дают просто так. Даже Веру. Веру надо заслужить. И Небеса тоже надо заслужить.
- Но Небеса дают нам Веру, - шепчет суфлёр.
Всё шепчет и шепчет. Мешает думать. Инквизитор и король смотрят на неё. Тоже шепчут. Нельзя. В сорок девятый раз, после этого безумного марафона, после вчерашней колбасы и завтрашнего компота надо сказать что-то другое. Йованка выдыхает. Набирает полную грудь воздуха.
- Но Вера даст нам Небеса!
Поднимает кинжал. Смотрит на него. Кинжал сверкает в луче прожектора. Мешочек с "кровью" булькает на груди. Смешно. Смертей уже и так достаточно. Что добавит ещё одна? К тому же - ненастоящая. Йованка протягивает над алтарём левую руку. Ладонью вверх. Опускает на ладонь кинжал. Жжёт будто огнём. Порез сочится кровью. Йованка переворачивает руку. Тёмно-рубиновые капли срываются вниз, падают на алтарь. Над камнем клубится бледно-красный туман.
В темноте зала что-то треснуло - будто сломали сухую ветку. Ещё раз. И ещё. Трепыхнулась на правой стене светлая бабочка. Трепыхнулась - и погасла. Ожила снова. А треск в зале всё громче. Со стен силятся взлететь бабочки. А мрак... Мрак сереет, съёживается, через него уже можно различить лица... Руки... Людей.
Потом всё снова заволакивает туман. Это... Это слёзы. А зал гремит овацией. И словно тысячи солнц вспыхивают вверху огромные хрустальные люстры.