За её спиной раздался холодный голос:
— Живодёрством попахивает, Сибилла. Возможно, эта самая директриса не сможет выставить тебя за дверь Хогвартса, но вот засудить за ненависть к животным — вполне.
Сибилла потёрла подушечками пальцев, будто что-то растирая, и повернулась к Макгонагалл.
— Лишь бы советов им не давали и не царапались.
Минерва холодно улыбнулась.
— Последнее предупреждение. Убери все наклейки с порогов, Сибилла. Злые духи не приедут.
Задетая за живое профессор Трелони отшатнулась. Минерва могла словесно атаковать куда угодно, но только не в старания Сибиллы защитить Хогвартс. Она ощущала приближающуюся трагедию, кончики пальцев неприятно покалывало, и предчувствие беды не унималось. Прорицательница перепробовала и заклинания, и обереги — не помогало. В отчаянии она обратилась к магии защищающих наклеек, которые берегла на чёрный день. И вот, держите, благодарность за альтруистический порыв! Задетая и сердитая Трелони съязвила:
— Неудивительно, что они не приедут, ведь здесь уже есть один злой дух, не переносящий амулетов!
Минерва закатила глаза и с лёгкой улыбкой пронаблюдала, как Трелони стащила наклейку с порога Выручай-комнаты.
Когда пришёл профессор Снейп, все вдруг затихли. Дверью он не хлопнул только из уважения к магии Комнаты. Широкими шагами, игнорируя напуганные и любопытные взгляды, он взобрался на сцену и подошёл прямо к Гермионе.
— Ну, здравствуй, любимая моя Царица! — съязвил он не в духе и обернулся с вопросом к Квентину:
— Мистер Шарль, возможно, объясните, что за игру вы затеяли?
Квентин очаровательно развёл руками, в его глазах заискрилось веселье, а на щеках появились ямочки, какие бывают у детей от удачно сделанной проказы.
— Мы отстаём, профессор Снейп. Я думаю, что уже пора начинать репетировать всерьез. Поэтому берите сценарий и играйте.
Он протянул листы, но Снейп проговорил:
— Я не нуждаюсь в шпаргалках, мистер Шарль. Времени было предостаточно, чтобы выучить реплики.
— Тогда возьмите для мисс Грейнджер.
Снейп закатил глаза и протянул руку.
— Но я тоже выучила… — смутилась Гермиона, когда любопытные завистливые взгляды уставились на неё.
Снейп выпрямился и резко развернулся к ней. Его бровь вопросительно изогнулась, но мрачная тень сошла с лица. С его губ так и просилось сорваться «Всезнайка!», но он молчал, как и мистер Шарль, как и все остальные.
— Наш полководец вовсе обезумел! — разорвал молчание Терри Бут и, виновато улыбнувшись, продолжил: — Тот гордый взор, что прежде перед войском
Сверкал, как Марс, закованный в броню,
Теперь вперён с молитвенным восторгом
В смазливое цыганское лицо,
И сердце мощное, от чьих ударов
Рвались застёжки панциря в сраженьях,
Теперь смиренно служит опахалом,
Любовный пыл развратницы студя.
Смотри, они идут.
Пока читались строчки, два когтевранца выбежали на подмостки и вместо опахал стали обмахивать Гермиону сценариями. От этого ей сделалось только хуже. Ладони вспотели. А в уме по четвёртому кругу мелькало начало её слов.
— Взгляни получше, —
Вот он, один из трёх столпов вселённой,
Который добровольно поступил
В шуты к публичной девке. Полюбуйся!
Снейп медленно обошёл Гермиону. Его тёмные глубокие глаза не отрывались от янтарного взора. Он словно проверял выдержку начинающей и никудышной актрисы и выжидал заветных слов. Гермиона вздрогнула, будто очнулась от гипноза, решительно окинула взглядом зрителей и продолжила монолог:
— Любовь? Насколько ж велика она?
Из-за спины ответил хриплый голос:
— Любовь ничтожна, если есть ей мера.
Мистер Шарль поднял большой палец вверх и прошептал:
— Теперь на Северуса.
Покорившись совету, она обернулась и вздрогнула, поняв, насколько близко этот человек сумел к ней подойти. Лишь сейчас в теле взыграла настороженность, а щеки зарумянились.
— Но я хочу найти её границы, — сказала она неуверенно, а после повторилась твёрдо и с нотками каприза: — Но я хочу найти её границы.
Снейп оскалился, но посмотрел на неё с нежностью:
— Ищи их за пределами вселенной.
Вошёл слуга Антония, пуффендуец с пятого курса:
— Мой повелитель, новости из Рима.
Сердясь за то, что оторвали от беседы с любимой, он повернулся и скривился:
— Какая скука! Коротко — в чём суть?
Гермиона выставила ручку вперёд и упёрлась ладошкой в грудь Снейпа. Он изогнул бровь, и тотчас, будто ужаленная, Гермиона отняла её, покраснев ещё больше.
— Нет, надо выслушать гонцов, Антоний.
Вдруг Фульвию ты чем-то прогневил?
А может статься, желторотый Цезарь
Повелевает грозно: «Сделай то-то, — она взмахнула рукой в воздухе, —
Того царя смести, того поставь.
Исполни, или мы тебя накажем».
Резко профессор оказался перед ней. Гермиона застыла, а он тревожно заглянул в глаза и мягко спросил:
— Возлюбленная, что ты говоришь?
От него веяло горьковатыми травами, и Гермиона, сама того не ведая, наслаждалась.
— Быть может, — нет, наверно, запрещают
Тебе здесь быть и отрешён от власти
Ты Цезарем. Узнай же, что велит
Антонию его жена… нет, Цезарь…
Вернее — оба. Выслушай гонцов! — она замерла, наблюдая за великолепной игрой Снейпа, и прошептала изумлённо:
— Ты покраснел, клянусь моей короной!
То знак почтенья к Цезарю? Иль стыд,
Что от крикливой Фульвии получишь
Ты нагоняй? — Позвать сюда гонцов!
Снейп качнул головой и взял её запястье, накрыл второй рукой и нежно погладил. Еще никогда дар легилименции не подводил его. Он посмотрел на неё с лаской, и в зрачках появилось видение постели.
— Пусть будет Рим размыт волнами Тибра! — прошипел он громко и страстно, —
Пусть рухнет свод воздвигнутой державы!
Мой дом отныне здесь. — он резко притянул её к себе, и Гермиона почувствовала, как сильные руки легли на поясницу.
— Все царства — прах, — шептал Снейп, склоняясь к ней всё ближе. —
Земля — навоз; равно даёт он пищу
Скотам и людям. Но величье жизни, — профессор носом слегка боднул её висок и уже на ушко прошептал, —
В любви.
Зажгло и шею. Красные пятна, как химический индикатор, выдавали юное девичье смущение. Она ничего не могла с собой поделать: мурашки не слушались и носились по всему телу. Он резко крутанул её и прижал спиной к груди. Ладонь уверенно положил на животик и незаметно для всех остальных, будто утешая и одновременно того желая, погладил ткань мантии. Гермиона замерла.
— И доказать берусь я миру,
Что никогда никто так не любил,
Как любим мы.
Его щека почти прижалась к ее. Стоило повернуть голову, как он уткнулся в мягкие кудри и уловил тонкий аромат ещё не знакомых ему цветов. В зале не смели шелохнуться. Снейп смотрел на всех и одновременно ни на кого. От такого зрелища даже привереду Шарля захватил восторг.
Гермиона молчала, хоть начинались её строчки. Она никак не могла свыкнуться с мыслью, что Снейп на самом деле не колючий, что он и обнимать умеет нежно. От его руки зарождалось приятное тепло.
Взялась откуда-то Джинни и прошептала достаточно громко:
— Блистательная ложь!
Гермиона покраснела и опомнилась:
— Блистательная ложь!
Не тот ли, кто любовь так славословит,
На Фульвии женился, не любя? — она повернулась к нему на дрожащих ногах, и Северус прижал её к себе крепче. Взгляд его метался от зарождающегося пленительного огонька в ее смущенных глазках к приоткрытым губам. Молниеносно живот Гермионы защекотало желание. Она собралась с силами и продолжила:
— Не так глупа я: знаю, что Антоний —
Антоний…
Он перебил, а в его глазах уже горело дьявольское желание:
— …Покорённый Клеопатрой.
Но умоляю: из любви к любви
И сладостным часам её не будем
На горестные споры тратить время.
Вмиг его голос приобрёл более хриплые нотки, приносящие наслаждение. Гермиона расслаблялась в его объятиях, а когда профессор трогательно заправил прядку за ушко, у неё сбилось дыхание. Снейп склонился к её лицу, заглянул в глаза, будто спрашивая разрешения на что-то: