Гермиона смотрела куда-то сквозь. Завтра она будет одна. Без комнатушки старосты, без Рона и Гарри, без категоричной Помфри, строгой Макгонагалл, непосредственного Хагрида, без домашнего уюта, даруемого Хогвартсом. И без профессора Снейпа.
Совсем одна.
Выходит, не всё запомнится страшным сном. С некоторыми моментами когда-нибудь нагрянет ностальгия. Губы Гермионы изогнулись в слабой улыбке. Слюна горчила.
Начались танцы — держаться оставалось недолго. Она вынесла год, перенесёт и вечер, который тянулся хуже безвкусной жвачки. К сожалению, уйти Гермиона не могла. Как старосте ей следовало дождаться полуночи, разогнать студентов по комнатам и сдать пост директрисе. А это значит, пара вальсов и можно сворачивать торжество.
Она переключилась на однокурсников. Пока всё шло прекрасно без её помощи. Многие, на зависть Гермионы, искренне наслаждались вечером. Лаванда и Парвати, сдавшие Т.Р.И.Т.О.Н.ы на низкие оценки, хохотали. Рон, решивший не заморачиваться и поступать по квоте героя войны, отстукивал пятками пол. Энергия сочилась из его резковатых движений, и разве что искры не слетали. Крэбб и Гойл, кому грозила участь никуда не поступить, недалеко дёргались, совершенно не попадая в такт. Кому хватило партнёров, вальсировали.
Она вновь выдавила из себя улыбку, когда ей помахала Китти. Слизеринку приобнял Гарри, замурлыкав что-то на ушко, и влюбленная парочка радостно рассмеялась.
Говорят, последние минуты марафона самые тяжёлые. Врут. Они невыносимы. Тебе и душно, и тесно в груди, словно тело сковали и заперли в узком ящике под палящим солнцем. Гермиона чувствовала себя паршиво. Всеобщее веселье не заряжало, а наоборот, вытягивало с паразитическим рвением энергию. Наивно она думала, что спектакль кончился в марте. Представление только начиналось, и в главной роли снова была она, вымотанная, несчастная, задыхающаяся от эстафеты под названием «повторный год обучения». Со всех сторон на неё глазели, ей сострадали, о ней шептались. Жалость — унижающая, нетерпимая гордостью подачка. Гермиона её не желала, а потому таила весёлую улыбку и играла не замечающую взоров счастливицу. В конце концов гриффиндорской упёртости хватит, чтобы погасить всеобщий интерес к личности Гермионы Грейнджер, но и здесь она ошиблась.
Обычно, когда заканчиваются темы и возникает нужда поддержать разговор, переходят к новостям и сплетням. Обсуждать её не переставали. Фанфики подливали масла в огонь.
Видя счастливую Грейнджер, многие полагали, что у неё не было проблем с поступлением, а следовательно, самая беспечная — она! О чём еще можно заморачиваться? А раз так, выходит, фанфики — нелепость? Ей сердце Снейп не разбивал, а слухи о запретном романе лишь плод фантазий? Идеализированные представления школьниц, не больше; и гриффиндорка равнодушна к слизеринскому декану?
Таращась на неё, многие находили Гермиону умиротворённой. Никто не видел, как её мир содрогался от ударов несчастного сердца. Никто не знал, как душа её выла и отсчитывала долгие часы в надежде прекратить всё это.
По мнению окружающих, Гермиона должна быть самой беззаботной, а на самом деле, была несчастной. Она сияла губами, но взглядом горьким выдавала боль. Теперь ничего не поделать, необходимо привыкать. Новое счастье не за горами. Помогут время, учёба, наука. Она надеялась.
После глупого фанфика, который вышел из-под руки Китти, за перо взялись и другие знатоки. Истории о так называемом «снейджере» подавали изящно, с каждым разом всё лучше, но Гермиона не желала и слышать о них. Ей было достаточно и первой зарисовки, чтобы понять страшное.
Чтение может приносить боль. Любовь — порождать несчастье.
Внезапно Невилл ухватил её руку, и, не дожидаясь согласия, пустился в весёлый вальс. Его непосредственная улыбка и желание помочь, рассеивали мрачные мысли. Предавалась ли она моменту, радовалась ли? Это не смог распознать даже Снейп. Они соприкоснулись мимолётными взглядами, но Северус не удержал пленительного взора. Мгновение, и подол голубого платья затерялся среди вычурных, откровенно безвкусных силуэтов. От скуки Северус ушёл на балкон. Его высокую фигуру, кроме внимания Макгонагалл, никто не провожал. В этот день зельевар и директриса не обмолвились и словом. Минерва замоталась в праздничной кутерьме, и только уход Северуса напомнил ей об одном важном деле.
Карман её мантии таил коробочку, присланную в школу недавно. Кто-то заботливо прикрепил незапечатанную записку, которая гласила «Мисс Грейнджер, относительно витража. Намочите». Макгонагалл не узнавала почерк, но по весу и размерам упаковки догадывалась, что в ней таилось и кто отправитель.
Гермиона стояла в обществе Невилла и как раз пила воду. Они забавлялись беседой, и на щеках девушки мерцал лёгкий румянец. Лонгботтом, что бесило Минерву особенно, любовался и старался пуще развеселить подругу.
— Мисс Грейнджер, думаю, это вам пригодится. Работы, несомненно, прибавиться, но существенно подсобит проекту… — промолвила Макгонагалл менторским тоном, с которым никак не могла совладать, смотря на то, как Лонгботтом держит её ручку.
Изумлённая Гермиона переменилась в лице. Любопытство полностью завладело ей. Она взяла коробочку и распаковала. На донышке одиноко лежал витраж, тот самый, третий, с руной Жажды, который так и остался неразгаданным.
Тайна, так долго волновавшая, быстро заняла главные позиции в мыслях Гермионы. Девушка оставила коробку с Невиллом и осмотрелась. В зале, помимо парящей музыки, стоял галдёж, местами прерываемый счастливым хохотом — место явно не подходившее для научного исследования. Выбор Гермионы пал на балкон. Там если не светлее, то хотя бы тихо.
Она вошла медленно. Прохладный летний воздух обдал щиколотки, не прикрытые платьем. На небе — ни звезды. Здесь — никого. Свежая ночь была так же одинока, как и Гермиона. Чтобы не выронить невольные слёзы, девушка проморгалась и осмотрелась. Свет, падавший от двери, померк, когда та закрылась. Было темно, как и в её душе. Различив слабые очертания балконного бортика, она медленно подошла, поставила стакан с водой и ощупала руну.
Мысли, приносящие боль, не уходили. В тишине они стали только громче. В жизни Гермионы было не так много значимых людей, и сегодня никто из них не находился рядом, не поддерживал, не разделял чувств.
— Следовало ожидать, что витражи — артефакт, — раздался бархатный голос за спиной. От испуга она отшатнулась и случайно задела стакан. Тот бы стремительно полетел к подножью замка, если бы Снейп не среагировал молниеносно. Он бесцеремонно прижал девушку к бортику и ухватил двумя руками пошатнувшуюся вещицу, из которого успело выпрыгнуть лишь пара капель воды. Получились ненарочно тесные объятия.
Никакой интимный танец не сравнился бы с их положением, никакое любовное прикосновение не заключало собой столько соблазна, сколько невесомая близость между ними. Гермиона ощущала тепло его тела и те незначительные миллиметры, разделяющие их. На нежной шее выступили мурашки. Девушка прикрыла глаза и сглотнула появившийся в горле ком. Ей нельзя падать духом и давать слабину. Оставалось чуть-чуть!
Профессор заглянул через плечо, и словно не поддаваясь влиянию темноты, осмотрел нежные ладошки с витражом.
— Осторожней, мисс Грейнджер, репаро не долетело бы с такой высоты. — Он переключился, но не отдалился ни на шаг. — Итак, Вы поняли, в чём тайна…
— Со всей ясностью, — выговорила она, немного медля. — Но, как известно, никогда нельзя быть стопроцентно уверенным, не подтвердив…
Гермиона не шевелилась. Северус повернул к ней лицо. Его губы коснулись пряди волос, и он тихо проговорил:
— Подтверждайте. А кто хозяин? Неужели Драко?
Она кивнула, вглядываясь в игольчатые верхушки запретного леса, и дополнила излишне спокойным тоном:
— А Шарль прислал.
Снейп хмыкнул, и от его улыбки оживилось сердце. Гермиона затаила дух, чтобы хоть внешне не выдать себя. Пальцы мужчины скользнули по талии и на мгновение задержались. Она не реагировала, словно превратилась в каменное изваяние. В эталон неприступности. В саму непоколебимость! С девичьим трепетом в душе она стояла не дыша.