А потом иные, невеселые песни услышала Чусовая. Заблестела месяцем на чусовских берегах беспощадная Строгановская секира, выросли на берегах вольной реки Чусовские Городки, со стен которых мрачными жерлами глядели пушки, а у запалов дежурили недремлющие пушкари. И под тяжелой Строгановской рукой застонала Чусовая без радостной крепостной и кабальной песней. Под защитой секир и пищалей выкачивали отсюда Строгановы соль и «мягкую рухлядь» — драгоценные меха.
И песни ермаковой сарыни слышала Чусовая. И ермаковы коломенки носила гульливая чусовская волна. Из Чусовой «заворуй Ермак» поднялся по ее притоку, речке Серебряной. А затем
Так и сейчас еще поют на Урале.
По Баранче, азиатской уже реке, Ермак сплыл в Тагил, потом в Туру, Иртыш, и так в самое сердце кучумова царства, к сибирской столице — Искер. И не даром именем ермаковым названы по Чусовой и урочища, и пещеры, и бойцы…
…Мысли поручика прервал тревожащий, беспокойный шум.
— Что это шумит? — приподнялся он на локте.
— Чусовая о боец бьется! — взволнованно и бодро ответил лоцман. — Готовься, ребята!
Все ближе грохот бьющейся о камни воды, и вот из-за поворота показался боец, грозно нависший над рекой, а у подножья окантованный белой тесьмой беснующегося прибоя. Чусовая подхватила, как перышко, коломенку и понесла ее на боец.
— Перо влево!.. Круче забирай!.. — крикнул Матвей.
Но барка на обезумевшем течении не слушалась руля. Поручик зажмурился, как испуганный ребенок. Ему показалось, что угрюмый боец оторвался от берега и летит на коломенку.
— Спускай лот! — скомандовал лоцман. И тотчас с кормы бултыхнулся в воду на толстом канате «лот» — чугунная плаха в полтонны весом… Лот, скользя по дну реки и цепляясь за его неровности, затормозил ход барки. Она пошла тише и стала послушнее на руль. Кроме того, лот от тяжести своей скатился в борозду реки и, увлекая за собой корму, снова поставил барку на фарватер. Перед самым бойцом она нырнула носом в стремнину, словно поклонилась насмешливо утесу, и, обогнув его, вышла на спокойное плесо.
— Ловко, чёрт возьми! — восхитился поручик и засмеялся облегченно.
— Тридцать годов на этом стою! — самодовольно расправил бороду Матвей. — Знаю, что с Чусовой не шути, головой ответишь! А мне еще пожить хочется, винца с хлебцем попить!
И снова завернулся беззаботно в теплую доху поручик и вздремнул сладко. Вздремнули и солдаты тоже. И никто не заметил, что барка нацелилась носом на середину реки, где вода кипела ключом. Громыхнула вдруг барка, заскрипела всеми бревнами, что-то заскребло по ее дну. Затем она накренилась на левый борт и остановилась, мелко вздрагивая от бьющих в корму волн, как загнанное, испуганное животное. И тот час тишина на барке сменилась криками и воплями:
— На камни напоролись!.. Тонем!..
Камни!..
— Тихо-о! — подмял вопли и крики тяжкий бас лоцмана. — Перо вправо клади!
Барка помедлила, словно раздумывая, и медленно двинулась, по-прежнему вздрагивая.
— Пошла-а! — закричали на палубе. — Иде-ет!
И тогда барка судорожно тряхнула кормой. Послышался треск. Румпель приподнялся кверху, с висящими на нем солдатами-рулевыми, затем рванулся вправо, разбросав их по палубе.
— Спускай лот!.. — закричал пропаще лоцман. — Второй спускай… третий!
Третий лот спустили так быстро, что из-под каната, от трения о борт, вылетел клуб дыма. И это спасло барку. Волоча за кормой полуторатонную т я жесть трех лотов, она отвернула нос от подводных «ташей» и нацелилась на берег. Ее подхватило какое-то странное течение.
Люди затаили дыхание, не веря своему спасению. А коломенка медленно подходила к правому гористому берегу.
Лоты подняли, баржу прикрутили канатами к береговым деревьям. Лоцман на лодке осмотрел руль и вышел на берег сумрачный.
— Вдребезги разнесло перо о таши. Ночевать придется. С утра чиниться начнем, а пока заваривай, ребята, кашу!..
7. ЕРМАКОВА ГОРА
Поручик крутился по берегу. Вынюхивал. Высматривал. Прислушивался. На дне его сознания затаилась жуткая уверенность, что эта случайная авария грозит ему бедой. Но он еще бодрился. На берегу — ничего подозрительного. И поручик начал разглядывать внимательно гору, к подножию которой они причалили.
— Ты чего вихляешься, как козел непривязанный? — подошел к нему лоцман. — Слазим-ко лучше на гору. Взглянем, нет ли поблизости чего-нибудь такого, что нам с тобой не по вкусу. Чуешь, о чем речь?