Сильным поклонялся, как нужду имел,
грешников богатых обличать не смел.
Хоть по долгу должен был сие творить,
да ведь людям страшно правду говорить.
Обличи, попробуй, будешь без куска,
а семья на грех-то больно велика.
Пастырем примерным тут уж трудно быть,
ну и потакает, чтоб на хлеб добыть.
Правда, он приходом век доволен был
и нелицемерно прихожан любил.
Лишнего за требы он не вымогал
и чем мог, несчастным часто помогал.
Но в нужде, случалось, согрешал и он.
Раз кабатчик сельский скряга Агафон
на богатой вздумал сына обвенчать, а тут надо было в город отправлять
сыновей в ученье, вот он и прижал
кулака и лишних пять целковых взял.
Да потом и сам-то деньгам был не рад,
приходил кабатчик в дом к нему сто крат.
Торговались каждый день они до слез,
сколько тут упрёков, сколько тут угроз
выслушать он должен был от кулака,
лишняя надбавка стала не сладка.
К высшему начальству жалобой грозил,
а владыка строгий в это время был.
Страху-то какого натерпелся он,
да спасибо, скоро сдался Агафон.
Он за всё служенье целых сорок лет,
как огня, боялся ябед и клевет.
Слава Богу, не был никогда судим,
и владыки были все довольны им.
Будет ли доволен им Владыка тот,
к коему с ответом скоро он пойдёт?
От души глубоко иерей вздохнул
и на образ Спаса с верою взглянул.
Освящен лампадой, лик Христа сиял
и с любовью кротко на него взирал.
— Боже мой, великий! — старец прошептал
и рукой дрожащей сам креститься стал. –
Согрешил я много, Боже, пред Тобой,
был не пастырь добрый, а наемник злой.
Раб был неключимый и за то Тобой
я сейчас наказан, Боже, Боже мой.
В день, когда Ты миру светом воссиял
и звезду с востока в знаменье послал,
в день, когда в восторге вся ликует тварь,
в день, когда родился Ты, мой Бог и Царь,
совершить служенье как желал бы я!
Но во всём пусть будет воля лишь Твоя,
Снова осенил он тут себя крестом
и забылся… Буря выла за окном. 4
Вдруг пронёсся гулко колокольный звон,
заглушая вьюги заунывный стон.
Встрепенувшись, слушать стал отец Захар –
мерно за ударом следовал удар.
Чудным переливом колокол звучал
и восторгом дивным душу наполнял.
Пел о чём-то чудном, пел про край иной,
там, где нет печали, суеты земной.
Чудодейной силой влёк к себе, манил,
про болезнь, про горе иерей забыл,
очарован звоном, и готов был он
поспешить тотчас же на чудесный звон.
«Где же это звонят? — думал иерей.–
Нет с подобным звоном здесь у нас церквей».
И пока с собою так он рассуждал,
с силою в окно вдруг кто-то постучал.
«Собирайся, отче, в церковь поскорей.
Слышишь звон? Приехал к нам архиерей».
И Захар в испуге тут метаться стал,
облачился в рясу, трость свою достал.
Вышел вон проворно, вьюга улеглась,
теплота, не холод, в воздухе лилась.
В тишине безмолвной колокол гудел,
звёздами весь яркий небосвод горел.
Месяц круторогий на краю небес
плавно опускался за соседний лес.
Яркими огнями храм его блистал,
кто же там владыку без меня встречал?
Как он мог приехать в столь нежданный час?
Много беспорядка он найдёт у нас.
Две недели в храме сам я не бывал,
знать, должно, владыка как-нибудь узнал,
что я стар, негоден, не могу служить
и меня от места хочет отрешить.
Так, идя ко храму, думал иерей.
«Ничего, не бойся, добр архиерей, –
кто-то близ незримый старца утешал. — Кто на Божьей ниве устали не знал,
был доволен малым, сроду не роптал,
кто трудом и горем был обременён,
тем места благие назначает Он».
Вот взошёл, смущенный,
в освещенный храм. Где ж Преосвященный?
Пусто было там,
тихо лишь горели свечи у икон,
фимиам дымился, и со всех сторон,
как живые, лики строгие святых
на него глядели — много было их,
а из отворенных настежь царских врат
свет сиял чудесный, ослепляя взгляд.
И взойти в алтарь уж старец не посмел,
сердце страхом сжалось, ум оцепенел.
Кто там за престолом, светом весь облит,
с книгою разгнутой во руке стоит?
И слова горели в книге той огнём,
иерей прочёл их: сердце сразу в нем
радостно забилось, он теперь понял,
кто такой Владыка перед ним стоял.
Это Он великий, сам Архиерей,
кто обременённых скорбию людей
и понесших в жизни тяжкий трудный гнёт