на покой любовно всех к себе зовёт.
Обещает бремя благо и легко,
страх, сомненье, скорби, все вдруг далеко
где-то осталися, перед ним в виду
новый мир открылся… Господи, иду!!!
Радостно и громко иерей вскричал…
В комнате давно уж белый день настал,
солнышко сияет ярко сквозь окно,
но отцу Захару было всё равно.
Он лежал спокойный, тих и недвижим,
для него мир этот был уже чужим.
Приведи, Господи, и мне такожде.
Игумен Павел, 1\14 марта 1980 г. Такой просьбой завершил отец Павел это стихотворение.
Он почил в рождественскую неделю 1996 года — в ночь на отдание праздника Рождества Христова 13 января — и тайну, невидимую нашему земному взору, как будто открыл заранее в старой своей тетрадке…
«Что я тебе, руку не согрею!» — как часто слышатся мне эти последние полушутливые — полупророческие слова умирающего старца, обращенные теперь уж не только к близким и знакомым, но ко всем, кто ищет истинной тёплой веры. «Где родился, там и пригодился, — говаривал отец Павел — а умру, от вас не уйду». И все, кто любят и помнят О.Павла, до сих пор ощущают его близкое присутствие. «Сейчас такие проблемы и дома, и на работе, а сходишь к батюшке, помолишься, всё разрешается. Живёшь — не к кому голову приклонить, а с могилки уходить не хочется…» Так и я, бросая повседневные дела, ухожу в рукопись об отце Павле — «свежим воздухом подышать»…
«Приведи, Господи, и мне такожде». Если Господь исполнил просьбу о. Павла даже в том, что именно на Рождество взял его в небесные обители, то верится, что и все таинство перехода от земли на небо совершилось «такожде».
Вот то-то настанет мой праздник,
последний и первый мой пир.
Душа моя радостно взглянет
на здешний покинутый мир.
Обмоют меня и причешут
заботливо нежной рукой,
и в нову одежду оденут,
как гостя на праздник большой.
При громком торжественном пеньи,
при блеске свечей восковых, в глубоком и важном молчанья
я встречу друзей и родных.
Друзья мне поклонятся низко,
без страха ко мне подойдут,
чело непритворным лобзаньем
последним и первым почтут.
Когда же вдоль улицы шумной
все будут идти и рыдать,
одетый парчой небогатой,
я буду спокойно лежать.
Пускай с торжеством опускают
в могилу безжизненный труп,
что мне этот мир беспокойный:
в нем вечного счастия нет.
Вторая моя встреча с о. Павлом произошла тоже в Рождественские дни — как раз накануне годины его смерти. Помню всё как сейчас.
В первых числах нового 1997 года в редакцию газеты, где я работала, пришло письмо из пос. Октябрь Некоузского района. Писала мать-одиночка с двумя детьми — работы нет, бывший муж не помогает, голодаем. Редактор дал задание — ехать в командировку. А где это? — в Ярославле я всего-то год. Глянув на карту области, обомлела: глухомань, бездорожье. Как добираться, где ночевать? Мне подсказали позвонить в Некоузскую администрацию, попросить машину. Я связалась с отделом социальной защиты населения — договорились, что в посёлок Октябрь поедем вместе с заведующей соц. отделом, звали её Людмилой Дмитриевной.
Девятого января утром отправились в путь. В Некоузе завернули в магазин, чтобы купить продуктов — не с пустыми же руками ехать. Да ещё ведь Рождество! И так мне захотелось купить конфет — набрала я и этих, и тех — а тут вдруг Людмила Дмитриевна и говорит: «У нас в Верхне-Никульском отец Павел всё детей конфетами угощал». — Отец Павел? В Верхне-Никульском? Так это где-то здесь? Рядом?
— На машине минут десять ехать. Мы у него детей крестили. Выйдет на крыльцо, руки полные конфет, и все дорогие — «Трюфеля», «Мишка на Севере», — угощает ребятишек, а те к нему так и липнут!
— А я ведь об отце Павле писала, мне о нём в Воскресенском соборе рассказывали. Только не знала, что Верхне-Никульское у вас рядом. На днях година будет отцу Павлу, дайте мне машину съездить к нему — туда, где батюшка жил.
С этой поездки в Верхне-Никульское словно примагнитило меня к отцу Павлу… Какое Рождество!
«…Таинство странное вижу и преславное: небо, вертеп; престол Херувимский, Деву; ясли, вместилище, в них же возлеже невместимый Христос Бог, Его же воспевающе величаем..».
По дороге молчаливый до сих пор шофёр Саша рассказывает, как время от времени районное начальство заворачивало его машину «к батюшке». «Поедем, перемолвиться надо», — и Саша везёт к отцу Павлу начальника местной милиции. «А, Васька приехал! — кричит батюшка. — Ну, заходи, заходи». А сам босиком стоит. «Он, как ни выйдет, всё босой, как крестьянские дети у Некрасова, штанины до колен закатаны, даже по снегу так ходил в тридцатиградусный мороз».