— Это неправильно! — вот и все, что смог выдавить из себя Алун, пытаясь сохранить самообладание.
— Не больше, чем то, что делает мальчик, становясь мужчиной. Я не могу угонять скот или махать мечом, аб Оуин!
— Так поезжай на восток, в Сарантий! — прохрипел он изменившимся голосом. — Если тебе хочется иметь такую власть. Научись… научись травить людей ядом, как их императрицы, так ты убьешь гораздо больше мужчин.
Рианнон почувствовала, что вся кровь отхлынула от ее лица. Другие в комнате перестали двигаться и смотрели на них.
— Ты так сильно меня ненавидишь, мой господин?
Он не ответил. Она думала искренне, что он скажет “да”, и понятия не имела, что сделает в этом случае. Она с трудом сглотнула. Ей вдруг захотелось, чтобы здесь была ее мать. Энид находилась с живыми, в другой комнате. Она сказала:
— Ты бы хотел, чтобы тот эрлинг не стал бросать молот и спасать мне жизнь? — Ее голос звучал ровно, Руки по бокам не дрожали. Небольшая победа, он не знал, чего ей это стоит. — Здесь погибли и другие, мой господин. Девять наших людей. Возможно, их станет больше к рассвету. Мужчины, которых мы знали и любили. Ты сегодня думаешь только о своем брате? Как тот эрлинг, которого убил мой отец, который требовал одного коня, хотя его люди попали в плен вместе с ним?
Голова Алуна дернулась назад, как он удара. Он открыл рот, снова закрыл его, ничего не сказав. Они смотрели друг другу в глаза. Затем он повернулся, пронесся мимо священника и своего кузена и выскочил из комнаты. Сейнион окликнул его по имени. Алун не замедлил шага.
Рианнон поднесла ладонь ко рту. Ей хотелось плакать, а еще больше хотелось не заплакать. Она увидела, как его кузен, Гриффит, сделал два шага к двери, потом остановился и обернулся. Через несколько секунд он подошел и опустился на колени рядом с покойником. Она увидела, как он протянул руку и прикоснулся к тому месту, куда вонзился меч.
— Девочка, — прошептал верховный священнослужитель, друг ее отца и ее матери.
Она не взглянула на него. Она смотрела неотрывно в распахнутую дверь. В пустоту, куда ушел человек, вышел в ночь, ненавидя ее, так же, как, по его словам, от него ушел брат. Тот же узор? Нарисованный и скрепленный железом и кровью?
“Ты не можешь получить то, что ты хочешь”, — сказала тогда Хельда, еще до того, как все началось.
— Как это случилось? — спросила она у священника, у всего мира.
Святые люди обычно говорят о неисповедимых путях господних.
— Я не знаю, — вместо этого прошептал Сейнион Льюэртский.
— Тебе положено знать, — сказала она и обернулась к нему. Услышала, как сорвался ее голос. Ей это очень не понравилось. Он шагнул вперед и обнял ее. Она позволила ему, опустила голову. Сначала не плакала, а потом заплакала. И слышала, как кузен молится рядом с ними над телом убитого, преклонив колени на каменном полу.
“Три вещи делать нехорошо и неразумно, — гласит триада. — Приближаться к лесному озеру ночью. Вызывать гнев у женщины с сильным характером. Пить неразбавленное вино в одиночку”.
В нашей стране все делают три раза, со злостью подумал Алун. Очевидно, пора ему потребовать кувшин вина и унести его, а потом пить одному до тех пор, пока не наступит забвение.
Он жалел в тот момент, когда шагал через пустой двор, не имея ни малейшего представления, куда направляется, что стрела эрлинга не убила его в лесу. Мир непоправимо изменился. В его сердце образовалась пустота, там, где раньше был Дей. Она никогда не заполнится; ее нечем заполнить.
Он увидел тусклый огонек на поросшем лесом склоне.
Это не факел. Огонек был бледным, неподвижным, не мигал.
Алун почувствовал, что дышит часто и неглубоко, словно боится, что его кто-нибудь услышит. Он крепко зажмурил глаза. Но когда вновь их открыл, свечение никуда не исчезло. Теперь во дворе уже никого не было. Весенняя ночь, теплый ветерок, рассвет еще далеко. Звезды ярко горят над головой, образуя узоры, повествующие о древней славе и боли; эти фигуры появились задолго до того, как вера в Джада пришла на север. Смертные и животные, боги и полубоги. Ночь казалась тяжелой и бесконечной, словно пропасть, куда можно упасть.
Сияние на склоне. Алун расстегнул пояс, уронил меч на землю, вышел за калитку и зашагал вверх по склону.
Она видит, как он бросает железо. Знает, что это значит. Теперь он может ее видеть. Он был в озере вместе с ними. После этого некоторые из них обретают способность видеть обитателей полумира. Ее первым и сильным желанием было — бежать. Одно дело держаться рядом, наблюдать за ними, оставаясь невидимой. А это — нечто иное.
Она заставляет себя остаться на месте, ждет. Внезапно ей в голову приходит пугающая мысль, и она ее обдумывает: спруог, который может рассказать об этом, спит, свернувшись клубком в дупле дерева.
Человек выходит за калитку, закрывает ее за собой и начинает подниматься по склону. Он способен ее видеть. Она дрожит. Волосы ее меняют цвет, по ним словно проходят волны дрожи, снова и снова.
Она меньше ростом, чем царица, на полголовы ниже его. Алун остановился не доходя того места, где она стояла. Они находились рядом с зарослями, на открытом склоне. Она пряталась за молодым деревцем и вышла из-за наполовину скрывающего ее ствола, когда Алун остановился, но продолжала держаться за него. Совершенно неподвижная, готовая бежать. Сказка в реальности того мира, который, как ему казалось, он знал.
Она была стройной, с очень длинными пальцами, бледной кожей, широко расставленными глазами, маленьким личиком, хоть и не детским. Одета во что-то мягкое и зеленое, руки оставались открытыми, а внизу одежда доходила до колен. Он увидел пояс, сплетенный из цветов. Цветы в ее волосах, которые все время меняли цвет под его взглядом, вызывая головокружение. Как это было чудесно, даже при свете звезд. Он ясно видел лишь благодаря свету, который исходил от нее самой. И это больше всего говорило ему о том, как далеко он зашел, покинув людей. Полумир — так называли в легандах и песнях место, где он оказался. Здесь люди исчезали. Никогда не возвращались или возвращались через сто лет после того, как ушли или ускакали прочь и все знали, что они давно умерли.
Щемящая боль в горле.
— Как… как я тебя вижу? — Он понятия не имел, умеет ли она хотя бы говорить, пользоваться словами. Его словами.
Ее волосы стали бледными, почти белыми, снова вернули золотистый цвет, но не все. Она сказала:
— Ты был в озере. Я… спасла тебя там.
Ее голос, просто выговаривающий слова, дал ему понять, что он никогда в действительности не создавал музыку на своей арфе и не пел песню так, как ее следует петь. Он чувствовал, что заплачет, если не поостережется.
— Как? Почему? — Его голос звучал так грубо для его собственных ушей после ее голоса. Дуновение воздуха, пронизанного светом звезд.
— Я остановила твоего коня на мелководье. Они бы убили тебя, если бы ты подошел ближе.
Она ответила на один вопрос, но не на другой.
— Мой брат был там. — Говорить было трудно.
— Твой брат мертв. Его душа принадлежит царице.
— Почему?
Теперь волосы стали рыжими, почти красными в летней тьме. Ее сияние позволило ему это увидеть.
— Я забрала ее. Первый из погибших сегодня в бою.
Дей. У него не было оружия, когда он вышел. Первый из погибших. Алун опустился на колени на сырую, прохладную траву. У него ослабели ноги.
— Я должен тебя ненавидеть, — прошептал он.
— Я не знаю, что это значит, — ответила она. Музыка.
Он подумал об этом, а потом о той девушке, дочери Брина, в комнате у церкви, где лежало тело его брата. Он подумал о том, сможет ли когда-нибудь снова играть на арфе.
— Что… зачем царице?..
Увидел волшебную улыбку, в первый раз сверкнули маленькие белые зубки.
— Она их любит. Они ее волнуют. Те, кто раньше был смертным. Из вашего мира.