— Что этот Роузи говорил о Грете? — сдавленным от волнения голосом спросил он.
— Сказал, что она объяснила ему, как открывается тайник. Все это есть в моих показаниях. Разве ты не читал? — Томас отступил на шаг и сердито смотрел на отца.
— Нет, не читал, — ответил Питер. — Мне надо знать об этом из первых уст. От тебя.
— С чего бы это? — В голосе Томаса слышался вызов. И еще плохо сдерживаемое раздражение. Он притащился сюда чуть ли не через весь город по настоятельной просьбе отца. Пришлось даже ехать на метро, второй раз в жизни, а отец не поздоровался с ним. Последний раз они по-настоящему общались лишь в день маминых похорон, и вот теперь у отца даже не нашлось для него нужных слов, кроме вопроса о Роузи. Томасу до смерти надоели вопросы. Весь день приходилось отвечать, он достаточно наслушался их в суде.
— Я спрашиваю тебя об этом потому, что там больше никого не было. Ты единственный, кто встречался с этим Роузи.
— Не считая твой жены, — бросил Томас.
— Ладно, хорошо, не стану с тобой спорить. Просто мне надо знать несколько вещей.
— Каких еще вещей?
— Что еще он говорил о Грете?
— Да ничего больше.
— Ты уверен, что имя его Роузи?
— Ну, так Лонни его называл.
— А может, не Роузи, а Роуз? Может, ты не расслышал?
— Да все я расслышал. И все это было, было, я не вру! Меня уже тошнит от людей, уверяющих, что этого не было! Тошнит от тех, кто мне не верит. Ну, взять, к примеру, тебя. Ты же мне не веришь.
Только сейчас до Питера дошло, насколько изменился его сын с их последней встречи в прошлом году на похоронах. В голосе не осталось и следа от тех ноток отчаяния, что звучали во время их разговора в маленьком домике в Вудбридже, на смену им пришла холодная твердая уверенность.
— Я уже не знаю, Томас, кому и чему можно верить. Поэтому и попросил тебя ответить на несколько вопросов. — Питер тут же понял, что только что предал тем самым Грету. И ощутил глубочайшее отвращение к себе и одновременно — гнев в адрес сына.
Однако Томасу, похоже, было плевать на ощущения и чувства отца. Он уже жалел, что пришел на эту встречу. Увидев отца, он лишь в очередной раз убедился, как мало отец любит его. Нет, не стоило ему приходить.
— Ладно, я пошел, — буркнул Томас. — Лучше б вообще не приходил.
И он, быстро сбежав по ступенькам, зашагал по улице. Питер догнал его, опустил руку на плечо сына.
— Погоди. Еще один вопрос. Всего один, честное слово. Скажи, Роузи — это имя или фамилия?
— Да откуда мне знать? — огрызнулся Томас. — Так называл его тот, второй. И вообще, какое это имеет значение?
Злоба, звеневшая в голосе сына, привела Питера в бешенство. Ему захотелось оттолкнуть сына, даже ударить его, как тогда, в Вудбридже, но он жаждал получить ответ на свой вопрос, а потому сдержался. Ни с кем, кроме Томаса, он не мог поговорить о той подслушанной им ночью беседе. Ему просто необходимо знать, существует ли тут связь.
— Знаешь, в ночь после похорон твоей мамы я случайно услышал, как Грета говорит с кем-то по телефону, — медленно начал он. — Но услышать удалось лишь самый конец разговора. Она говорила этому человеку: «Не называй меня так. Я уже не твоя Грета Роуз. Больше нет». А потом я спросил ее, что все это означает, и она ответила, что раньше ее звали Роуз, что это ее второе имя.
— И сегодня ты впервые услышал о Роузи и начал думать, что…
— Я сам не пойму, о чем подумал.
— Ты стал думать о Роузи и Грете. Тебе захотелось узнать… — Тут Томас осекся. Отцу не обязательно договаривать до конца. Он и так понимает, о чем идет речь. Если связь удастся доказать, он, Томас, может выиграть процесс.
— Ты смотрел в ее вещах? — спросил Томас.
— Зачем?
— Ну как зачем? Узнать, действительно ли ее звали раньше Грета Роуз. Может, у нее сохранился старый паспорт или свидетельство о рождении, что-то в этом роде.
— Наверное, надо было посмотреть, — сказал Питер, но в голосе его звучало сомнение. Говорить с Томасом за спиной Греты — это, безусловно, предательство. Но рыться в ее вещах и бумагах — это еще хуже. Гораздо хуже.